Кромвеля. Среди просителей был молодой человек, пожелавший отправиться в море бить голландцев, но в должности капитана или командора, хотя его опыт в навигации ограничивался плаванием во Францию на пакетботе.
Карл терпеливо выслушивал их, старался, когда мог, передать решение вопроса кому-то другому, а когда не мог, обычно удовлетворял просьбу, прекрасно зная, что выполнение едва ли возможно. Часто во время таких прогулок к нему подходили старики и старухи, иногда молодые матери с детьми и просили его прикоснуться, чтобы исцелить их от болезни. Придворные отгоняли их. Карл — никогда.
Он любил свой народ и, хотя долгое время жил вдали от родины, понимал англичан. Они выражали недовольство любовницами короля и экстравагантностью нравов при дворе, но, когда он улыбался или останавливался поговорить с ними, смеялся низким рокочущим голосом, они любили его, несмотря ни на что. Обаяние и доступность короля были его главным политическим оружием, и Карл знал это.
Король со своей свитой прошел вдоль канала, пересекавшего парк из конца в конец, и обратно по Пэлл-Мэлл, потом они повернули на Кинг-Стрит и вернулись во дворец. Послышался звук церковного колокола, и Карл заспешил, с удовольствием думая о том, что скоро окажется там, где просители больше не будут мучить его. Монмаут опередил всех. Он все время метался туда-сюда, подзывал спаниелей, и они бегали за ним, пока у них не намокли уши и не испачкались в жидкой грязи лапы.
— О! — глубоко вздохнул Карл, когда они вышли на церковный двор. — Еще сотня ярдов — и я в безопасности!
В этот момент Букингем, ранее уступивший место другим, вновь подошел к нему.
— Сир, — начал он, — позвольте мне представить вам…
Карл бросил шутливый взгляд на Лаудердейла.
— Как это получается, — негромко произнес он, — что в каждом моем друге сидит замаскированный негодяй?
Но он обернулся с улыбкой, чтобы выслушать просителя, и остановился как раз у дверей церкви в окружении придворных. Мимо него проходили дамы, и он проводил глазами каждую. Прошла Фрэнсис Стюарт в сопровождении фрейлины и помахала ему рукой. Карл широко улыбнулся ей и хотел броситься следом, но вспомнил, что выслушивает просьбу, и одумался.
— Да, — перебил он просителя. — Я понимаю ваше положение, сэр. Поверьте, я серьезно обдумаю это.
— Но, сир, — запротестовал господин и всплеснул руками. — Как я вам сказал, дело не терпит отлагательств! Я должен знать как можно скорее, в противном случае…
— О да, — ответил Карл, который вовсе не слышал просьбы. — Конечно. Очень хорошо. Я полагаю, вы имеете право.
Господин в избытке благодарности начал падать на колени, но король жестом запретил ему это, потому что спешил поскорее закончить с прошениями. Потом, уже входя через большие резные дубовые двери, обернулся и добавил через плечо:
— Что касается меня, то я разрешаю. Но вам сперва-лучше убедиться, нет ли у канцлера других планов на этот счет.
Человек от неожиданности открыл рот, улыбка исчезла с его лица, уступив место выражению глубокого разочарования, но было слишком поздно, король ушел.
— Поймайте его на выходе, — шепнул Букингем и шагнул внутрь церкви.
А там собралось уже много прихожан и звучала музыка большого органа. Карл не любил ходить в церковь, служба навевала на него тоску, но он сумел извлечь для себя удовольствие из посещения храма Божьего, наслаждаясь прекрасной музыкой, и к великому возмущению консерваторов, ввел в церковный оркестр скрипки, которые любил больше всех других инструментов.
Он сидел в королевской нише на галерее — Катарина посещала свою, католическую мессу — и смотрел вниз, на внутреннее убранство церкви. Занавеси по обеим сторонам ниши отделяли часть галереи, где сидели дамы, и он знал, что рядом с ним расположилась Фрэнсис так близко, что они могли перешептываться. Молодой священник, который должен был сегодня читать проповедь, занял свое место и сейчас вытирал рукой в черной перчатке пот со щек и лба, отчего по лицу потекла краска, и он стал больше похож на трубочиста, нежели не преподобного отца. То тут, то там раздавались смешки, и молодой священник смутился еще сильнее, не понимая, отчего начался смех раньше, чем он успел произнести хоть слово.
Читать проповедь в дворцовой церкви было почти так же трудно, как преуспевать при королевском дворе. Король всегда засыпал во время службы, хотя сидел прямо и вроде бы смотрел вперед. Фрейлины перешептывались, обмахиваясь веерами, делали знаки мужчинам, находившимся внизу, хихикали, примеряли украшения и ленты, одалживая их друг у друга. Молодые франты вертели головами, разглядывая дам, сидевших на галерее, и обменивались впечатлениями о вчерашних ночных похождениях или же выбирали хорошеньких женщин из числа прихожанок. Политиканы обсуждали вполголоса дела, наклонившись друг к другу, но устремив взгляды вверх, но не трудно было догадаться, чем они заняты. Большинство же пожилых дам и джентльменов — реликтов двора Карла Первого — сидели на церковных скамьях с серьезным видом и удовлетворенно кивали головами на неоднократные замечания святого отца в адрес молодежи, когда та вела себя шумно. Но даже их благонравные намерения часто заканчивались громким храпом.
Наконец молодой священник, недавно назначенный сюда благодаря влиятельному родственнику, объявил тему своей первой проповеди перед королем и королевским двором.
— Смотрите! — продекламировал он и еще раз провел рукой в черной перчатке по лицу. — Се человек, прекрасно и грозно созданный!
Церковь мгновенно содрогнулась от хохота, и пока растерянный и напуганный молодой проповедник оглядывал своих прихожан, у него потекли слезы, и даже королю пришлось прокашляться и наклониться, якобы поправляя шнурки на башмаках, иначе он не мог скрыть улыбку. Через занавеску его подтолкнул пальчик, и Карл понял — это Фрэнсис, ее смех он только что слышал. Наконец в церкви установилась тишина, напуганный священник заставил себя продолжать, а Карл устроился поудобнее и задремал
Фрэнсис Стюарт, заменившая Барбару Пальмер, стала самой популярной и преуспевающей хозяйкой в Уайтхолле. На званых ужинах у Фрэнсис в ее апартаментах, на берегу реки, присутствовало множество могущественных, умных мужчин и красивых женщин. И Букингем, и Арлингтон старались заручиться поддержкой Фрэнсис в осуществлении своих проектов, ибо, как и все остальные, они были убеждены, что только она может повлиять на короля.
Букингем играл для нее на гитаре, пел песни и очень смешно пародировал Кларендона; Арлингтон играл с ней в ее любимую игру — строить карточные домики; он льстил себе, считая, что Фрэнсис влюбляется в него. Он не обладал такими талантами, как Букингем, но умел говорить с Фрэнсис с грациозной снисходительностью — чем иначе он мог привлечь внимание красивой женщины? И когда Людовик XIV прислал своего нового министра Куртэна уговорить Карла, чтобы тот отложил войну с Голландией, веселый маленький француз немедленно обратился за поддержкой к миссис Фрэнсис Стюарт.
— Ах, Боже мой, — пожаловалась она однажды вечером Карлу, когда тот сумел наконец увлечь ее в тихий уголок. — У меня голова кругом от всех этих разговоров о политике. Один говорит одно, другой — другое, а третий — опять что-то новое… — она остановилась, взглянула на короля, потом неожиданно рассмеялась. — И я ничего не могу запомнить. Если бы они только знали, как мало я прислушиваюсь к их болтовне, они не обращались бы ко мне, уверяю вас.
Карл не отрываясь глядел на Фрэнсис, в глазах его светилось страстное восхищение, ибо он по- прежнему считал ее самой красивой на свете, просто идеальной красавицей.
— И слава Богу, что вы их не слушаете, — ответил он. — Женщине незачем вмешиваться в политику. Мне кажется, за это я и люблю вас, Фрэнсис. Вы никогда не докучаете мне просьба ми за себя или за кого- то еще. Я вижу просящие лица повсюду, куда ни повернусь, и я рад, что вы ни о чем не просите. — Он понизил голос. — Но я дам вам все, что вы захотите, Фрэнсис, все, о чем вы могли бы попросить. И вы знаете это, не так ли?
(У противоположной стены комнаты один молодой человек, наблюдавший за королем и Фрэнсис, сказал своему приятелю: «Его величество влюблен в нее уже два года, а она все еще девственна. Это просто невероятно!»)
