Харрингтон встал коленом ему на горло, скрутил руки и защелкнул наручники.
Бун убрал свой пистолет в кобуру. Харрингтон поставил Расмуссена на ноги и потащил прочь от «тойоты». Расмуссен был крупным мужчиной, но казалось, в руках Харрингтона не стокилограммовый детина, а невесомая пушинка. Адреналин так и пер из Харрингтона.
Как и из самого Буна, пока он шел обратно к патрульной машине.
— Не смей трогать радио, — бросил Харрингтон Буну.
Бун замер.
— Помоги лучше его в машину втащить, — добавил Стив.
Бун подхватил Расмуссена под локоть, и, пригибая тому голову, они засунули его в салон. Харрингтон с силой захлопнул дверь и взглянул на Буна.
— Чего? — рыкнул он.
— Да ничего, — ответил Бун. — Поехали в участок.
— В участок мы не поедем, — отрезал Стив.
— Но ведь по правилам…
— Знаю я все твои правила, — прервал его Харрингтон. — И знаю, что под ними подразумевается на самом деле. Нельзя привозить его в участок, пока ублюдок не скажет, что сделал с девочкой.
— Не знаю, Стив… — пробормотал Бун.
— Зато я знаю. Послушай, Бун, если мы отвезем его в отделение, он тут же вызовет адвоката, и мы никогда не узнаем, где девочка.
— Значит…
— Значит, отвезем его к водичке, — продолжал Стив, — и подержим под ней его головушку, пока не расскажет, где ребенок. Ни шрамов, ни следов не будет.
— Нельзя же вот так взять и пытать его, — возразил Бун.
— Тебе, может, и нельзя. А мне можно.
— Господи, Стив… — в ужасе прошептал Бун.
— Господь тут ни при чем, Бун. Что, если девочка еще жива? Что, если этот урод похоронил ее где- нибудь заживо и у нее медленно кончается воздух? Ты что, и в таком случае будешь придерживаться протокола, а, Бун? Мне что-то не кажется, что у малышки есть время на твои муки совести. Залезай в гребаную машину, едем на пляж.
Бун забрался в автомобиль.
Он молчал, пока Харрингтон вел машину к океану и прессовал Расмуссена:
— Если не хочешь страдать, касатик, скажи нам прямо сейчас — что ты сделал с девчонкой.
— Я вообще не понимаю, о чем вы.
— Давай-давай, — ухмыльнулся Стив, — вешай нам лапшу на уши. Зли нас.
— Ни про какую девочку я ничего не знаю, — повторил Расмуссен.
Бун оглянулся, чтобы посмотреть на него. Мужчина был в ужасе — его била дрожь, глаза, казалось, вылезли из орбит, а со лба ручьем тек пот.
— А знаешь, что мы тебе припасли? — продолжал Харрингтон, поглядывая в зеркало заднего вида. — Знаешь, каково это — тонуть? Когда мы вытащим тебя после пары минуток в воде, ты будешь нам ноги лизать, лишь бы мы разрешили тебе все рассказать. Что ты с ней сделал, а? Она еще жива? Или ты ее уже убил?
— Я не знаю…
— Ладно, — кивнул Стив, нажимая на педаль газа. — Отправим тебя плавать к рыбкам.
Расмуссена начало трясти. Его колени непроизвольно стукались друг о друга.
— Обмочишь штаны у меня в машине, — предупредил Стив, — я так разозлюсь, Расс, что тебе будет очень-очень больно.
Расмуссен закричал и начал пинать ногой дверь машины.
Харрингтон рассмеялся. Какая разница, что делает этот урод — никуда он от них не денется, а уж услышать его тут и подавно никто не сможет. Через пару минут Расс замолчал, вжался в сиденье и начал тихонько всхлипывать.
Буну казалось, что его сейчас вывернет.
— Расслабься, сёрфер ты наш, — улыбнулся ему Харрингтон.
— Так нельзя, — заговорил Бун.
— Тут ведь ребенок замешан. Потерпишь.
Вскоре они добрались до пляжа. Харрингтон припарковался у пирса, оглянулся на Расмуссена и произнес:
— Твой последний шанс.
Расмуссен затряс головой.
— Ладненько, — кивнул Стив, открыл дверь и начал вылезать из машины.
Бун быстро схватил рацию.
— Говорит 9152. У нас подозреваемый Рассел Расмуссен. Скоро будем в участке.
— Ах ты гондон, — прошипел Харрингтон. — Слабак и гондон…
Расмуссен так никогда и не рассказал, что он сделал с той девочкой.
Полиция продержала его в тюрьме весь возможный срок, но никаких доказательств его вины не было, так что в конце концов Расса отпустили. Каждый коп из их города на протяжении недель искал труп девочки, но постепенно все сдались.
Расмуссен куда-то исчез.
А для Буна наступили черные дни.
Он стал изгоем среди копов.
Харрингтона перевели в отделение детективов, а нового напарника Буну так и не нашли. Никто не хотел работать с ним в смене. А те, кому было наплевать, были такими же изгоями, как он, — пьяницы, неудачники, отрабатывающие свои последние дни в полиции. Ни один из напарников не задерживался дольше, чем на пару недель.
Если Бун вызывал подкрепление, копы не очень-то торопились ему на помощь; когда он входил в раздевалку, его встречало гробовое молчание; когда выходил, в спину ему бормотали — «слабак», «убийца», «предатель»…
Единственным его другом в полиции был Джонни Банзай.
— Тебе бы лучше со мной рядом не показываться, — сказал как-то Бун другу. — Я же пария.
— Хватит утопать в жалости к себе, — буркнул Джонни.
— Да я серьезно. Их бесит, что ты со мной дружишь.
— Мне плевать, что там их бесит, — бросил Джонни. — Дружба есть дружба.
Вот и все.
Однажды, когда Бун выходил из раздевалки, он услышал, как коп по фамилии Косира пробормотал: «Вшивый слабак».
Бун развернулся, схватил его и швырнул об стену.
Начальство нажало на кое-какие рычаги, и Буна на месяц отстранили от службы (без выплаты жалованья) и заставили посещать служебного психотерапевта, чтобы решить проблему эмоционального самоконтроля.
Имя Рэйн Суини в разговоре ни разу не всплыло.
Большую часть месяца Бун провел на диване у Санни.
Вставал часам к одиннадцати, выпивал пару бутылок пива и валялся, уставившись в телик, либо просто смотрел в окно или спал. Санни это сводило с ума. Такого Буна она никогда не видела — пассивного, злобного, угрюмого.
Однажды, когда она мягко предложила ему пойти покататься на сёрфе, Бун в ответ рявкнул:
— Хватит меня опекать, Санни. Я в няньке не нуждаюсь.
— Я тебя не опекала.
— Пошло оно все. — Он поднялся с дивана и пошел спать.
Санни надеялась, что с возвращением на работу станет лучше.
Она ошибалась. Стало только хуже.
