Позволишь ли ты мне заползти в себя, встать на страже твоих интересов, заманить в ловушку твоих врагов, когда идут в атаку на тебя? Почему я не могу запрудить тот слепой поток, что портит твою кровь? Почему в клапанах сердца нет ворот, на которые можно навесить замки? Тело твое невинно изнутри и не ведает страха. Твои сосуды не проверяют груз, переправляемый по ним, не смотрят содержимое трюмов крови. Твоим складам грозит переполнение, но сторожа их уснули, и убийцы прокрались внутрь. Кто здесь? Дай я подниму повыше свой фонарь. Здесь одна только кровь: красные кровяные тельца переносят кислород к сердцу, там тромбоциты образуют сгустки, а вот и белые тельца, лимфоциты типов Б и Т, в небольшом количестве, как и должно быть, проносятся мимо.
Преданное тебе тело допустило ошибку. Не время ставить в паспортах печати и скучающе поглядывать на небеса. Дальше наступают новые сотни, вооруженные до зубов, — они идут выполнять работу, которую делать не надо. Не надо? Зачем же тогда все это оружие?
Вот близятся они, устремляясь в кровеносные потоки, завязывая потасовки. А драться могут они только с тобой, Луиза. Ты сама стала инородным телом.
Невооруженным глазом. Как часто ты радовала мои похотливые безоружные глаза. Помню, как ты раздетая идешь в ванную, вижу изгиб твоей спины, выпуклость живота. Ты опускалась на меня для осмотра, и я помню шрамы меж бедер твоих — там, где ты упала на колючую проволоку. Будто тебя рвал хищный зверь, вгоняя стальные когти тебе под кожу, чтобы оставить жесткие отметины собственника.
Мои глаза порхали вокруг тебя как две карие бабочки. Мне покорялись расстояния твоего тела — от одного матового побережья до другого. Мне были известны заросли, где, насытившись, можно отдохнуть. То, что видели мои глаза, сохранялось на невидимой карте. Миллионы клеток, из которых состоит твое тело, отпечатались на сетчатке моих глаз. В своих ночных полетах я всякий раз точно знаю, где нахожусь. Твое тело — моя посадочная полоса.
Ткани твоего рта изучены досконально языком и слюной. Мне известны все хребты и долины, гофрированный свод и костяные крепости зубов. Мягкая гладкая внутренность верхней губы прерывалась в одном месте шрамом. Внутренние ткани рта и ануса заживают быстрее других, но пытливому взгляду остаются следы и знаки. А мой взгляд пытлив. Вот та история, что сохранилась шрамом в ловушке твоего рта: покореженный автомобиль с разбитым ветровым стеклом. Единственным свидетелем той аварии остался этот шрам, зазубренный по краям там, где кожа сохранила следы стежков, похожий на шрам дуэлянта.
Мои безоружные глаза считают твои зубы, включая пломбы: резцы, клыки, коренные, малые коренные. Всего должно быть тридцать два. Но у тебя — тридцать один. После секса ты вгрызаешься в пищу с жадностью, как тигрица, и жир стекает у тебя по губам. Иногда ты кусаешь меня, оставляя на моих плечах неглубокие раны. Ты хочешь, чтобы и в этом мы были похожи? Следы твоих укусов я ношу как знаки отличия. Их можно увидеть у меня на плечах, если я сниму рубашку, но заглавное «Л» внутри, в глубине сердца, недоступно невооруженному глазу.
Позволь мне проникнуть в тебя. Я буду археологом, что раскапывает лабиринты гробниц. Я посвящу свою жизнь исследованию твоих переходов, входов и выходов этого впечатляющего мавзолея — твоего тела. Как тесны скрытые трубы и колодцы в здоровом и юном теле. Даже гибкий палец с трудом нащупывает вход в просторные влажные покои, где скрываются матка, кишечник или мозг.
У старых или больных ноздри расширяются, глазные впадины углубляются, заполняясь озерами мольбы. Обвисает рот, зубы отступают с переднего края обороны. Уши увеличиваются и становятся похожи на раструбы. Тело готовится стать добычей червей.
Раз я бальзамирую твое тело в памяти, то в первую очередь сквозь надлежащие отверстия следует извлечь твой мозг. Сейчас, когда ты для меня потеряна, я не могу дать тебе проявиться — ты должна быть фотографией, а не поэмой. В тебе не будет жизни, как нет ее во мне. И мы вместе, ты и я, будем падать все глубже и глубже в темные пустоты, где раньше находились жизненно важные органы.
Меня всегда приводила в восхищение твоя голова. Прямая линия лба и удлиненный череп. Твой затылок чуть округляется, переходя в углубление, куда втекает шея. Сколько раз без страха приходилось мне спускаться по утесу твоей головы. Как хотелось мне держать твою голову в руках, нежно гладя и сдерживая желание облизать кожу у основания шеи. В этой впадине ты и существуешь. Здесь сотворяется и определяется всеядной таксономией твой мир. Странное сочетание: осознание собственной смертности и бесконечное самомнение. Всевидящие и всезнающие мозги, столь многим владеющие и способные как на подвиги, так и на проделки. Способные гнуть ложки и понимать высшую математику. Жестко ограниченное пространство, вмещающее ранимое «я».
Я не могу проникнуть в тебя в одежде, на которой не осталось бы пятен. У меня в руках множество инструментов для записей и анализа. Если я подойду к тебе с записной книжкой и фонариком, с медицинской диаграммой и тряпкой, чтобы убрать за собой, то нужно, чтобы ты была аккуратно и чисто запакована. Я помещу тебя в пластиковый пакет, как куриную печенку. Матка, кишки, мозги, аккуратно надписанные и уложенные. Именно так ведь нужно исследовать человека?
Мне ведомо, как твои волосы выбиваются из прически и омывают плечи огненным светом. Мне известна кальциевая белизна твоих щек. Мне знакомо опасное оружие твоей челюсти. Мои руки не раз держали твою голову, но никогда не держали тебя. В твоем пространстве, в твоей душе, в электронах твоей жизни.
— Познай меня! — сказала ты, и вот, взяв с собой фляжку, веревки и карты, я отправляюсь в путь и надеюсь вскоре вернуться домой. Я погружаюсь в тебя и я не могу найти дорогу обратно. Иногда мне кажется, что я выхожу на свободу, как Иона, извергнутый из чрева кита. Однако за следующим поворотом опять обнаруживаю себя. Себя внутри тебя, себя в твоей коже, в твоих костях, в твоих пазухах, что украшают стены каждой операционной. Так я познаю тебя. Ты есть то, что знаю я.
КОЖА
Странно сознавать, что как раз та часть тебя, которую я так хорошо знаю, уже мертва. Клетки поверхностного слоя кожи — эпидермы — тонкие и плоские, в них нет кровеносных сосудов и нервных окончаний. Мертвые клетки, образующие толстые наросты на твоих ладонях и подошвах. Это твое, ныне уже погребенное, тело, что было предоставлено мне в прошедшем времени, защищало твои нежные внутренности от вторжений извне. И я — такое же вторжение, когда с некрофильской одержимостью глажу раковину, что лежит передо мной.
Мое мертвое «я» постоянно стирает мертвую тебя. Твои клетки опадают и шелушатся, идут на корм пылевым клещам и постельным клопам. Сброшенные тобой клетки поддерживали колонии живых существ, что пасутся на ненужных коже и волосах. Но ты ничего не чувствуешь. Да и как ты бы могла это заметить? Все твои ощущения приходят к тебе из более глубокого слоя живых клеток, что обновляются, сотворив еще один броненосный слой. Ты — рыцарь в сверкающих доспехах.
Спаси меня. Вскинь меня к себе в седло, дай прижаться к тебе, обхватить руками твою талию, уткнуться головой в твою спину. Твой запах убаюкивает меня, как хочу я зарыться в теплый пушок твоего тела. Кожа твоя — с привкусом соли и немного — цитруса. Когда я пробегаю влажным языком по грудям твоим, я чувствую крохотные волоски и морщинки, окружающие сосок. Грудь твоя подобна пчелиному улью, полному сладкого меда.
Я — существо, что кормится с твоих ладоней. Я стану твоим оруженосцем, выполняющим любые поручения. Отдохни здесь, позволь мне расшнуровать твои ботинки, разреши мне массировать твои уставшие стопы. В тебе нет ничего, что отвращало бы меня: ни пот, ни кровь, ни твоя болезнь с ее безрадостными отметинами. Поставь свою стопу на мои колена, и я буду обстригать тебе ногти и снимать усталость долгого дня. То был очень долгий день для тебя, пока ты не нашла меня. Ты вся покрыта кровоподтеками. Лопнувшие смоквы синевато-багрового цвета твоей кожи.
Тело при лейкемии ранить легко. Мне теперь нужно с тобой осторожнее, чтобы ты кричала от наслаждения, что сродни боли. Мы уже оставляли друг на друге синяки, и капилляры, наполненные кровью,
