железная руда, деньги.
Наконец Фокс заставляет Ржавого повернуть на шоссе, которое забирается в гряду Офтальмия: ее обрывы, пики и столовые горы поднимаются в безоблачное небо – алые, черные, малиновые, терракотовые, оранжевые. Там пурпурные тени от вымоин, и неровные слои железа лежат испятнанные зеленоватой пылью пырея. Можно учуять спрятавшиеся реки. В ушах звенит от высоты. Ближе к дороге, на каменистых склонах цвета запекшейся крови, гладкие белые стволы камедных деревьев поддерживают кроны, такие зеленые, что это даже пугает. Толпы белых какаду спархивают со своих сучьев. Цвета горят в его голове. Широкие повороты дороги открывают местность, оставшуюся позади, потемневшую от предзакатных теней. Фокс чувствует, как его голова откидывается на шее. Он родом из низких, сухих, суровых мест: известняк, песок и желтосмолки. Дома единственные величественные элементы ландшафта – это море и лепные дюны. Даже изящные эвкалипты здесь кажутся убогими.
– Господи, я все, – говорит Ржавый, выворачивая на обочину, где колючие камедные деревья и несколько пятен низкой поросли отмечают собой какую-то наблюдательную точку.
Фокс понимает, что спустились сумерки. Он немного оцепенел от дыма в кабине. Небо красновато- коричневое; пики и утесы железных гряд чернеют на его фоне.
Ржавый вырубает мотор, нараспашку открывает дверь, и горячий, чистый воздух врывается в кабину. Он кажется бархатистым. Ржавый мочится в грязь.
Фокс вылезает наружу, в тихую жару вечера.
Они ломают поваленные деревья, чтобы разжечь костер, и к наступлению темноты котелок уже кипит. Фокс бросает заварку в воду, но оставляет ее настаиваться так долго, что Ржавый забирает котелок с собой в грузовичок, где они оставили кружки. Фокс устал и не хочет ничего делать; ему все равно.
– Ты что, хочешь, чтобы я еще и готовил, а? – кричит ему Ржавый.
– Мне все равно.
– Хочешь взбодриться?
– Глоточек. А потом, может, еще и пива.
– Нет проблем!
Когда Ржавый приносит чай, у того оказывается медный привкус.
– Вот, – говорит Ржавый почти игриво. Он наливает капельку «Саузерн комфорт»[19] в каждую кружку. – Ржавый знает, как взбодриться.
Фокс потягивает свой горький чай и, не мигая, смотрит на танец огня. Гул дороги, кажется, все еще вибрирует в нем. Ночь тяжела и толста, как одеяло.
– Почему Уитнум? – спрашивает Ржавый.
Фокс рассказывает ему о своем старике и асбестовых копях. О мезотелиоме и о монументальном ублюдочничестве, с которым тот все это скрывал.
– Там была «Полуночная Песня Нефти», правда?
Фокс кивает. Он не говорит об умирании, о том, как он ушел на самом деле. О желтых глазах, как у животного на бойне, об ужасном распухающем теле. Об обмороках и о поносе. И об отчаянном потении. В конце всего этого была больница. И он лежал там, как человек, которого держат в ванне. Он напрягал шею, будто бы мог высунуть голову из-под воды и вздохнуть свободно, если бы только ему удалось собраться с силами. Но он все равно тонул. И Фокс сидел у его постели, он был слишком молод, чтобы водить машину самому. Негра и Сэл ждали на стоянке.
– Из мести, – говорит Ржавый, – это я могу понять. Но я слышал, что там никого нет, никогошеньки.
Ржавый, кажется, давно уже отъехал.
– Он говорил, что здесь земля Господня, – говорит Фокс. – И я все равно направлялся на север…
– Что,
– Да, до самого конца.
– Довезу тебя до Брума, если будешь платить за выпивку.
Фокс пожимает плечами.
– Ладно, – бормочет он. – Наверное, это придаст поездке какую-то оформленность.
– Оформленность. Да. Именно за этим-то я и гонюсь. Я оформлюсь прямо в Бруме.
– Да? Как это?
Ржавый начинает жарить пару отбивных на косточке на старом поддоне от холодильника. Фоксу кажется, как будто он смотрит на него с другого конца водосточной трубы. За пределами огня – только чернота.
– Мой парень с «Рейнджровера». Он в Бруме в этом месяце.
– Откуда ты знаешь?
– Заплатил кое-кому.
– Черт.
– Приятель, – заговорщически мурлычет он. – Я подготовился. Собираюсь придать его поездке новую форму.
– У меня губы онемели, – говорит Фокс в ту же секунду, как начинает это чувствовать.
Ржавый тихо хихикает.
– Ты что-то подмешал в чай.
– Расслабься.
– Черт!
Фокс прислушивается к тысяче тихих звуков шипящего жира, пульсирующих углей, расширяющихся и трескающихся от жара говяжьих костей.
– Вот.
Неожиданно перед Фоксом появляется горячая отбивная на разорванном куске картонной коробки. Его нога горит. Он чувствует, чувствует.
Обглоданная кость Ржавого летит в костер еще до того, как Фокс принимается за свою. Когда он приступает к еде, на него оседает туча пепла.
Доев, он поворачивается и видит Ржавого у открытой дверцы «Бедфорда» – джинсы спущены до колен, и игла втыкается ему в бедро.
– Я сиротинушка из-за морфина, – говорит Ржавый. – А ты почему?
Издалека доносится гул машины. Это скорее рев дороги, а не звук мотора; он перекатывается через ущелья и возвращается, как плещущая в берег волна. Фокс сидит и слушает, смотрит на Ржавого, как через перевернутый телескоп, пока фары не выбеляют столовую гору прямо перед ними и мотор не стихает и не остается только шум сбавляемых оборотов и зловещий грохот тормозов. В нестерпимом сиянии фар что-то тормозит рядом. Пока оно разворачивается по гравийной полоске, Фокс понимает, что это старый универсал «И-Кей». Кто-то – женщина – зовет их.
– Не возражаете, если мы здесь переночуем?
– Располагайтесь, – говорит Ржавый.
Машина отъезжает на несколько ярдов в сторону, мотор стихает, и, когда открывается дверца, в салоне появляется слабый желтый свет.
Мужчина и две женщины бредут к огню, потягиваясь и постанывая. У мужчины спутанные волосы и борода. Треники, сияющая жилетка на голое тело. Они босы. На женщинах мешковатые хлопчатобумажные платья и позвякивающие браслеты.
– Привет, – говорит мужчина.
– Куда вы? – спрашивает Ржавый.
– В Перт. Возвращаемся из Дарвина.
– Далеко.
Фокс внимательно вглядывается в лица женщин. Огонь извивается в их глазах; от него загораются серьги у них в носу и в бровях. Они кажутся совсем молодыми – восемнадцать, двадцать.
– Тихо, правда? – говорит одна.
Ее руки в платье без рукавов покрыты пушком.
– Можем мы приготовить еду на вашем костре? – спрашивает вторая.
Ее волосы густы и кудрявы, и свисают до локтей, и мерцают в свете костра.
Они приносят к угольям железный котелок, уже наполненный рисом и овощами, и помешивают длинной
