(Мистер Форшо встает.)
— Доктор Бэррейдж, правильно ли я понял, что вы обнаружили в теле покойного наличие лекарства, которое может воздействовать на его способность вести машину?
— Правильно.
— И человек, принимающий это лекарство, предупрежден, что он не должен садиться за руль?
— Таких людей предупреждают, что лекарство может повлиять на вождение машины. А это не одно и то же.
— Совершенно верно — нет. У меня больше нет вопросов.
(Мистер Форшо садится. Встает мистер Джонсон.)
— Доктор Бэррейдж, я насчет этого лекарства, присутствие которого вы установили. Собственно, у вас нет ни малейшего представления о том, какие его побочные действия мог ощущать покойный, если они вообще проявились?
— Нет.
— А люди, принимающие это лекарство, вполне способны водить машину?
— Да. Я просто сообщил, что на некоторых людей оно может подействовать.
— И для ясности: вы не можете напрочь исключить того, что покойный мог находиться в таком состоянии, какое может привести к внезапной потере контроля над машиной?
— Нет, я не могу это исключить, хотя и не обнаружил никаких подтверждений…
— Далее: простая усталость может объяснить то, что произошло?
— Да.
— Благодарю вас, доктор. Вопросов больше нет.
(Мистер Джонсон садится.)
— Доктор Бэррейдж, большое спасибо за то, что вы уделили нам время. Больше суду от вас ничего не потребуется. Распишитесь, пожалуйста, против вашего имени на списке у клерка и можете идти.
Глава первая
Февраль
Пол проснулся первым. Открыв глаза, я обнаруживаю, что он сидит на краю постели, спиной ко мне. Он потягивается, держа руки над головой, сцепив пальцы, ладонями вверх. Спина его выгибается, рельефно обрисовываются контуры — две колонки мускулов и длинный желоб спинного хребта между ними. На какое- то время Пол замирает в такой позе и издает рык — от удовольствия и неудовлетворенности, — потом со вздохом расслабляется. Холли мягко и размеренно дышит на своей раскладной кроватке рядом со мной. Я могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз Пол просыпался раньше ее. Я не припоминаю ни одного случая, чтобы он проснулся без звонка будильника.
Кровать скрипит, когда он встает. Я наблюдаю в приглушенном свете, как он пересекает комнату. Дважды в неделю он бегает — этого достаточно, чтобы быть в форме, — гладкие ноги, налитые икры. Недурно для тридцати двух лет. На нем трусы, которые я ему подарила не помню, по какому случаю, — темно-синие, с крошечными белыми точечками, которые, наверное, должны означать звезды. Он не надевал их уже сто лет, предпочитая объятия Калвина Клайна. Сквозь неплотно обтягивающий хлопок я вижу абрис его ягодиц и на секунду пытаюсь вспомнить, какие они бывают под моими руками.
Занавеси волнистыми складками бархата свисают от потолка до паркета. Пол раздвигает их, впуская в комнату лучик утреннего солнца. Во мне вспыхивает оптимизм. Вчера погода была ужасная. «Выходите на улицу только при крайней необходимости», — советовали путникам и транспорту. Погода не по сезону: порывы ветра почти штормовой силы, наводнения в центральных графствах и на западе страны. Но у нас не было никаких происшествий, и хотя поля в Лестершире превратились в озера, шоссе М-1 сумело удержать голову над водой.
Яркий свет оправдывает то, что я пошевелилась. Изобразила тихий зевок.
— С добрым утром.
Пол бросает взгляд через плечо.
— Извини, я тебя разбудил? — Он тоже старается говорить тихо.
— Не стоит волноваться.
Я сдвигаю одеяло в сторону и, выскользнув из постели, проверяю, как там Холли. Она безмятежно спит, лицо ее спокойно, одна ручка лежит на Бедненьком Мишке, ее постоянном приятеле по сну. Почувствовав холодный воздух на ягодицах, я вспоминаю, что на мне лишь короткая рубашка, и одергиваю подол. Встав рядом с Полом у окна, я заглядываю в просвет между занавесками. День ясный, небеса словно омыты дождем, слепит низко сидящее солнце. Такое кажется едва ли возможным после вчерашнего дня. На улице, должно быть, прохладно, свежо, гораздо холоднее, чем кажется, когда глядишь из-за стекла. Бодрящая температура. Я кладу руку на плечо Пола, прижимаюсь к ней головой. Надеюсь, он тоже видит нечто радостное — обещание перемены погоды.
— Жаль, что вчера так получилось.
Он прижимается головой к моей голове.
— Да. Мне тоже.
Мы смотрим на город. Сталь и стекло, викторианские дома из красного кирпича, небоскребы шестидесятых. Поразительное количество зелени. Между двумя высокими конторскими зданиями я вижу часть большого серого купола. Над далекими террасами торчит белая ветряная мельница. Смотри я на Лондон, я могла бы определить, что к чему, а здесь мне все незнакомо. Вчера вечером, уткнувшись в карту, чтобы помочь Полу добраться до отеля, я обращала мало внимания на темный, исхлестанный дождем город, в который мы приехали. Сейчас я впервые действительно вижу его.
А ведь я здесь родилась. У меня нет и следа акцента, и я ровным счетом ничего не помню об этом городе, но здесь началась моя жизнь. Жизнь человека по имени Зоэ Артур. Подданство — британское. Место рождения — Ноттингем. Сколько раз я писала это в анкетах, и город лишь на миг всплывал в моих воспоминаниях! Ноттингем. Если он и знаменит чем-то, то тем, что это край Робин Гуда, место, где вспыхнула забастовка шахтеров, его именем была названа команда, которая выступала против Ливерпуля, — это был мой клуб в юности, хотя меня тогда больше интересовали игроки, чем сам футбол. А теперь вот я здесь. Я задерживаюсь на этой мысли, даю себе несколько секунд на то, чтобы взвесить ее.
Наш отель находится на внутреннем кольце — прямо под нами большая развязка. Машины выстраиваются в очередь, рвутся вперед, выскакивают из затора и мчатся дальше. Если дороги — это артерии, то машины — кровяные шарики, вечно противящиеся тенденции к закупорке. Подобные сцены можно наблюдать во всех городах, больших и маленьких. Глядя на них с моей точки обзора, где тройное стекло заглушает звук, я вспоминаю, что оставила позади свою жизнь. Странно думать, что она так или иначе продолжается, несмотря на мое отсутствие. А это — промежуточный эпизод, из которого я вернусь. Я ведь здесь из-за папы. Я здесь из-за себя. Я здесь потому, что именно в этом городе наверняка найду ответ на адское сомнение, которое породило в моем мозгу расследование в связи со смертью папы.
— Что ж, — говорит Пол. — Славный денек для наших дел. — Он оглядывается на кроватку. — Ты не хочешь первой сбегать под душ, пока можно?
— Нет, иди ты. — Я убираю руку с его плеча. — А я приготовлю кофе.
Он направляется в ванную. Подойдя к двери, медлит.
— А как ты себя чувствуешь?
— Ну, понимаешь как, — говорю я ему.
Он отвечает на мою полуулыбку такой же полуулыбкой и снова подходит ко мне. Мы обхватываем друг друга руками, прижимаемся, долго удерживаем объятия. Так приятно, точно пришел домой. В то же время как-то немного грустно: я вспоминаю, какими редкими стали такие минуты. Он работает, я работаю, а главное — Холли. И ни минуты для себя. Пол делает глубокий вдох. А когда выдыхает воздух, я чувствую, как от его дуновения шевелятся у меня волосы и становится тепло уху. Холли зашевелилась в своей кроватке.
