обстоятельствах, которые могли оказать существенное влияние на размеры наследства вашего отца?
— Значительную часть его составляет дом. Я понятия не имею, за какую сумму он может быть продан.
— У меня на уме в большей мере страховка, которая была у вашего отца в момент смерти. Вы знаете, конечно, что суммы страховки меняются в зависимости от некоторых условий?
— Да.
— И что одним из таких условий является преднамеренное нанесение себе увечий?
— Мой отец не убивал себя.
— Я не об этом вас спрашиваю. Знаете ли вы о таком условии?
— Да, знаю.
— Благодарю вас. А теперь, мисс Артур, вы ведь присутствовали при показаниях Гордона Финдлея в ходе данного заседания?
— Да.
— Мистер Финдлей лучше известен вам, как дядя Боб?
— Когда я была моложе, так оно и было.
— Потому что он и его жена помогали присматривать за вами в тех частых случаях, когда вашего отца не было дома?
— Да.
— Значит, мистер Финдлей был близким другом семьи?
— Был.
— Можете вы объяснить, что? он имел в виду, говоря о проблемах, существовавших в вашей семье?
(Мистер Джонсон встает.)
— Никаких доказательств этого в деле нет.
— Мистер Форшо?
— Хорошо. Пожалуй, я могу задать вам прямой вопрос. Были ли какие-либо проблемы у вас с вашим отцом или вообще в семье?
— Нет.
— Вообще никаких?
— Нет.
— Но вы не часто видели его. Вы жили приблизительно в пяти милях друг от друга и в последний раз видели его за
— Я любила отца. Вы не имеете права что-то искажать, чтобы это звучало так, как вам хочется.
— В мои намерения не входит что-либо искажать. Сколько раз вы видели отца в этом году, например?
(Мистер Джонсон встает.)
— Представитель обвинения травит свидетеля.
— Мистер Форшо?
— Я лишь пытаюсь, сэр, установить основу отношений, существовавших между свидетельницей и покойным.
— Для чего?
— Мисс Артур, как мы слышали, упорно утверждает, что ее отец не мог совершить самоубийство. Я бы считал важным, взвешивая такие показания, подумать об основаниях для подобного вывода.
— Хорошо, можете продолжать.
— Благодарю вас. Мисс Артур! Так сколько раз вы видели своего отца в этом году?
— Я не помню.
— Ну, один раз, два раза?
— Больше того.
— На сколько больше? Три, четыре раза? А не посещали ли вы своего отца, жившего в пяти милях от вас в Западном Лондоне, четыре раза в год, пока он не умер?
— Что-то в этом роде, да, но он ведь вечно работал, и я…
— И сколько времени вы проводили с ним в эти три или четыре раза, когда посещали его?
— Несколько часов. Мы обычно ездили куда-нибудь обедать.
— А как часто он приезжал к вам?
— Он не приезжал. Это я всегда ездила к нему.
— Ваш отец никогда не приезжал к вам?
— Нет. Так у нас было заведено. Я любила ездить домой — в этом нет ничего плохого.
— Нет, конечно. А почему ваш отец никогда не посещал вас, мисс Артур?
— Я же сказала: я любила ездить домой.
— Вы ведь замужем, да?
— У меня есть спутник жизни.
— И у вас есть дети, верно?
— Один ребенок — маленькая девочка. Вот почему я так редко видела папу. Жизнь такая беспорядочная…
— Значит, вы, ваш спутник по жизни, ваш ребенок, все вы должны были садиться в машину, несмотря на всю беспорядочность вашей жизни, и ехать к вашему отцу всякий раз, когда вам хотелось его видеть, и никому из вас никогда не приходило в голову, что было бы куда легче, если бы он приехал к вам?
— Послушайте, вы что-то тут наворачиваете. Вы не понимаете.
— Мисс Артур, я должен согласиться с вами: я не понимаю. Однако я бы предположил, что если вы каждые три месяца проводили два-три часа в обществе вашего отца, это не делает вас великим специалистом для суждения о его моральном состоянии и о том, мог он или не мог совершить самоубийство. Вам не кажется это справедливым суждением?
— Я же говорила вам: мы беседовали по телефону по крайней мере раз в неделю.
— Ах да — звонки по телефону. Благодарю вас, мисс Артур, это все.
(Мистер Форшо садится.)
— Вы не хотели бы передохнуть, прежде чем отвечать на вопросы мистера Джонсона?
— Благодарю вас, да.
(Заседание прекращается.)
Глава восьмая
В Галереях Правосудия
Пообедав, Холли засыпает на обратном пути в Ноттингем. Я выключаю пленку и еду в тишине, мой мозг занят новой проблемой. Я могла бы позвонить Полу по его мобильнику, сказать, что буду поздно, но это значило бы потерять лицо. Не прав-то ведь был он — значит, он и должен звонить мне первым. К тому же накануне вечером он развеял мое сомнение насчет того, что Диклен Барр мне солгал во время нашего разговора, заявив, что папа, должно быть, говорил с кем-то другим, а не с тем, чье имя мы услышали по автоответчику. Придется мне снова разговаривать с Дикленом Барром — о телефонном звонке, о фотографии, — и разговор этот должен быть лицом к лицу.
Я перестаю думать об этом, пробираясь по путанице улиц и односторонних дорог в центре города. Наконец я замечаю указатели «Кружевной рынок», затем узнаю несколько зданий, понимаю, что я еду параллельно Переходу в Рабочие Дни. Я сворачиваю направо и оказываюсь в конце Верхнего Лаза. Запарковаться тут негде — всюду двойные желтые линии, — но сегодня воскресенье, так что я решаюсь нарушить правила и оставляю машину возле Галерей Правосудия, у музея, находящегося по прямой от гаргульи в виде солнца, откуда начинается переулок, ведущий к дому Диклена. Холли проспала едва полчаса, но впереди поездка в Лондон, и она сможет спать всю дорогу, так что я осторожно вынимаю ее из машины, и она просыпается на моих руках, когда я иду по улице. Калитка по-прежнему не заперта. Я несу ее
