то, что вы будете напоминать им об этом самим фактом, что они-то остались в живых. А еще вы напомните им, что они тратят жизнь попусту, и это их тоже возмутит. Глядя на вас потом, они не смогут избавиться от неприятного чувства, что вы не приемлете морального разложения больше, чем они. Они даже не будут отдавать себе в этом отчет, но вы это почувствуете, едва они сядут рядом. Им всегда есть что сказать с самым серьезным лицом. Думаете, это затем, чтобы позвать вас, вернуть к жизни? Нет. Они хотят поговорить с вами о вашей трусости.
Но это на самом деле легко, прошептала она.
Конечно. Когда решишься по-настоящему, это всегда легко. Просто встаешь и уходишь. Но большинство людей на такое не способны; они потому и говорят о вашей трусости, что пытаются забыть о своей собственной. Им от этого не по себе. Им
Она зло рассмеялась.
И это все, что они говорят?
Ну, в зависимости от того, кем они вам приходятся. Мать, озабоченная тем, как она воспитала своих детей, готова будет упрекнуть вас за то, что вы не обставили все как несчастный случай. В конце концов, представьте себе чувства своей матери.
Очень трогательно.
Да. А бизнесмен, скорее всего, укажет вам, что вы не привели в порядок дела. Иными словами, когда совершаешь самоубийство, ты должен думать обо всех, кроме себя самого. Вы всего лишь расстаетесь с жизнью. А каково окружающим?
Кошмар, какой эгоизм.
Да. Но есть еще несколько человек, которые никогда не напомнят вам об этом и станут вести себя так, словно ничего не произошло. Надо сказать, что это один из способов выяснить, кому вы действительно дороги, правда, опасный.
Похоже, вы по этой части специалист.
Да нет, один-два случая, и все. Но вы не хотите узнать о второй причине, почему недопустима неудачная попытка? Потому что иначе вам предстоит узнать, что жизнь, даже великая, не больше чем память. Мне думается, что этим на самом деле объясняется то, что сделал Христос после воскресения.
Христос?
Мы же знаем, что он провел сорок дней на Масличной горе с друзьями, а потом исчез. За эти сорок дней он, должно быть, понял, что не может продолжать свое дело с теми же самыми людьми. Все кончилось. Им нужны были лишь воспоминания о нем, которые они сохранили, но не он сам. За те три года, что он проповедовал, он уже успел сильно перемениться и, конечно, продолжал меняться, как все. Но друзьям это было не нужно.
И что же он сделал?
Стерн потер лоб.
Есть две теории, оптимистическая и пессимистическая. Печальная теория относится к Иерусалиму. Вы там бывали?
Да.
Тогда, наверное, вы видели крипту святой Елены в Храме Гроба Господня?
Стоп, я знаю, что вы собираетесь сказать. Про человека, который ходит туда-сюда по верхней площадке лестницы. Смотрит в землю и бормочет себе что-то под нос, и так две тысячи лет подряд.
Хотите сказать, что уже слышали мою теорию?
Нет, но я однажды видела этого человека, а кто-то мне о нем рассказывал.
Так вот, по моей пессимистической теории этот человек и есть Христос. Случилось так, что после сорока дней, проведенных с друзьями, он уже собрался отправиться на небеса, но сначала решил взглянуть на место распятия, на ту гору, где произошло самое значительное событие в его жизни. Он так и сделал, и увиденное так его потрясло, что уйти он уже не смог. С той поры так и ходит там, меря шагами площадку и разговаривая сам с собой о том, что он увидел.
Что же он увидел?
Ничего. Совсем ничего. Три креста убрали, и на вершине стало совсем пусто. Так, словно там ничего не произошло.
Она покачала головой.
Да, мрачновато. А оптимистический вариант?
В хорошем настроении я склонен верить, что он все-таки ушел оттуда. Он увидел то, что увидел, но потом все-таки решил сделать еще что-нибудь. Тогда он постриг или подвязал волосы, сбрил бороду или отпустил ее подлиннее, потолстел, научился говорить прямо, как все нормальные люди, и потом изучил какое-нибудь ремесло, чтобы прокормиться.
Какое ремесло?
Сапожное, например, а может, опять плотницкое, хотя вряд ли. Посмотрев на пустоту той вершины, он, скорее всего, предпочел что-нибудь новое. Да, наверное, стал башмачником.
И куда он отправился?
О, он никуда не уехал. Обе теории, мрачная и жизнерадостная, предполагают одно и то же место действия. Он остался в Иерусалиме, и теперь, когда он переменил внешность, он может ходить, где хочет, оставаясь неузнанным, возможно, выдает себя за армянина или араба. Он и теперь ходит, конечно, ведь он бессмертен, за эти годы он успел забыть свои прежние беды, даже то, кем он был раньше. А все потому, что случилась одна чудесная вещь, странное и прекрасное превращение. Оно заняло больше времени, чем потребовалось бы ему для вознесения на небо, но все-таки оно произошло.
Что?
Иерусалим подвинулся. Сотни лет он медленно двигался к северу. Он переместился с горы Сион в сторону того пустынного холма за городскими стенами. Помогали этому процессу чужеземные завоеватели, думавшие, что они оскверняют город; они разрушали его, и всякий раз город отстраивался заново чуть ближе к тому самому холму. Пока наконец холм не встал сперва у самых стен, потом внутри стен, затем ближе к центру, и, наконец, в самой середине, окруженный криком и толкотней базаров, играющими детьми, толпами торговцев и религиозных паломников. Понимаете, унылого заброшенного холмика не стало. Наоборот, Иерусалим пришел к нему сам. Священный Город объял его, вот почему он наконец смог забыть свои былые страдания. Ему больше не нужно было бояться ничтожности собственной смерти.
Ну, что вы об этом думаете? спросил Стерн с улыбкой.
Думаю, это, конечно, более жизнерадостная теория.
Конечно, счастливый финал две тысячи лет спустя. И не такой уж невозможный. В общем, мой собственный отец в прошлом веке поступил примерно так же.
Что он сделал? Передвинул Иерусалим?
Нет, на это нужно больше времени. Я имел в виду уход с опустевшей вершины в измененном обличье. А он тоже был сравнительно знаменит и, представьте, довольно-таки узнаваем.
И никто так и не узнал, кто он?
Лишь те, кому он сказал сам.
Но откуда вы знаете, что вам он сказал правду?
Стерн улыбнулся. Он уже почти победил ее.
Я понимаю,
Все равно, подделки могут быть очень масштабными.
Я знаю.
Один человек даже подделал всю Библию.
Я знаю, повторил Стерн.
Почему вы так говорите?
Ну, вы же говорили о Валленштейне, не так ли? Албанском отшельнике, отправившемся на Синай?
Она удивленно посмотрела на него.
Откуда вы знаете?
Стерн улыбнулся еще шире. Наконец-то он нащупал то, что искал.
А разве вы не о нем говорили? Траппист, который нашел подлинную Библию и был так удручен ее хаотичностью, что решил изготовить собственную, поддельную? А потом уехал обратно в Албанию, где дожил до ста четырех лет в темнице под замком в черной глухой келье, единственном месте, где он мог жить, потому что стал Богом? И все это время о нем заботилась София Молчунья, ставшая к тому времени, как я повстречал ее, Софией Хранительницей Тайн? Которая так потрясена была смертью Валленштейна в 1906 году?
Но это же неправда.
Что?
Что Валленштейн умер в 1906 году.
Правда.
Этого не может быть. Я в то время была там.
Тогда вы, должно быть, Мод. Вы бежали в Грецию, а у Екатерина случился припадок, и у него полопались все вены, на такую смерть обрекла его родная мать София, во всяком случае, сама она так считала. Она рассказала мне всю эту фантастическую историю, когда я застрял там во время первой Балканской войны. Рассказала, видимо, потому, что просто не могла больше держать в себе груз этой тайны. Причудливо перемешаны величие и суеверие в этой женщине. Она всерьез верила, что безумие Екатерина развилось потому, что сам Валленштейн был ангелом, в самом буквальном смысле не святым, а ангелом небесным, который не мог породить нормальное человеческое дитя, потому что был сверхчеловеком. А может, и был в нем какой-то такой проблеск, принимая во внимание масштабы его подделки.
Мод молча смотрела на него, все еще не веря.
Двадцать семь лет назад, прошептала она.
Да.
Но разве может хоть что-то из этого быть правдой?
Здесь правда все, но далеко не вся. Могу, например, рассказать про вашего ребенка. София назвала его Нубаром, родовое имя, похоже, она сама из армян. Она воспитала его и любила его так же сильно, как ненавидела Екатерина. И оставила ему немалое наследство, которое сколотила на сделках на нефтяном рынке. Он очень влиятельный человек, хотя мало кто даже слышал о нем. А теперь что вы обо всем этом думаете?
Ничего. Я даже не в состоянии ничего думать. Все это какое-то волшебство.
Вовсе нет, смеясь сказал Стерн, взял ее под руку и повел по улице прочь от воды.
