Ну вот видишь. Теперь ясно как день, что куранты пробили полночь, а не что-нибудь. Кто-нибудь собирается делать ставки? У нас все равно впереди добрый час игры. Мунк, не ты сдаешь?
Наверное, я. И поскольку Хадж Гарун говорит, что луна ко мне благоволит, я собираюсь воспользоваться своими преимуществами и утроить ставку, которую только что объявил наш высокородный гость из Багдада. Джентльмены, во имя лунатизма ставки повышаются.
Отлично, сказал Джо, просто великолепно. Не надо отступать только потому, что в дождливый февральский день между полуднем и полуночью всего три часа. Это все время случается в плохую погоду. Но скоро весна, и мы наверстаем упущенное.
Глава 6
Монастырь Святой Екатерины
Выбор — вот стрела.
В начале 1913 года Мунк вернулся на Ближний Восток и начал заниматься делами «Сар». Не прошло и года, как он смог отрапортовать, что хотя кто-то когда-то и мог владеть Османской империей, сейчас ею точно никто не владеет, и меньше всего сами турки.
Старая кляча ковыляет к своей могиле, написал он в одном из писем в Будапешт. Когда-то величавая, а ныне изнуренная, стенает и плачет она в сумерках, оскорбленная и униженная всеми. И скоро ее поглотит ночь.
Мунк догадывался, что описывает и приближающееся падение Австро-Венгрии, хотя и предположить не мог, как быстро это произойдет. И уже через несколько лет не только империю «Сар», но и когда-то могущественный дом Шонди сметет Вторая мировая война.
Мунк наблюдал за всем этим издалека, не интересуясь более делами военными. Он, как обычно, искал смысл жизни и обдумывал вопрос, который волновал его с детства: он размышлял над загадочной силой, двигавшей его прадедом, Иоганном Луиджи.
В годы войны, ведя дела по всему Ближнему Востоку, Мунк путешествовал один. Он делился мыслями лишь с одним человеком — с необычным, но самым близким на тот момент его другом, со старым богатым греком-распутником из Смирны.
На первый взгляд это действительно была необычная дружба: Сиви тогда было уже за шестьдесят, и он был на сорок лет старше Мунка. Но в свое время он знал всех и вся, был в курсе всех левантийских интриг и, несмотря на свои знаменитые сексуальные излишества, стал мудрым и заботливым другом Мунку просто и естественно, будто в этом и заключалась цель его жизни.
И вот Мунк раз за разом возвращался на прекрасную виллу Сиви в Смирне с видом на море скрываясь от эпохи, которая скоро перестанет существовать.
Вот, считай, почти все и кончилось, сказал он Сиви однажды весной 1918 года. Моя семья жила в Будапеште с девятого века, но эта война унесет с собой весь привычный уклад жизни.
Они сидели в саду, и Сиви разливал чай. Как всегда, он выглядел необыкновенно элегантным в длинном шелковом халате, из тех, что обычно носил до заката, переодеваясь потом, чтобы ехать в театр или оперу. Он замер, любуясь крупными рубинами на пальцах. Как всегда, он едва заметно улыбнулся одними глазами, а в голосе у него послышалось лукавство.
Как же это, Мунк? Неужели ты впадаешь в меланхолию? Я бы на твоем месте по-другому воспринимал вещи. Десять веков взаперти, в дождях и туманах Центральной Европы? Пора от всего этого удирать, сказал бы я, и сейчас для этого самое подходящее время. Да, весна, моря и далекий берег. Вот что нужно, чтобы ощутить радость жизни, когда ты уже о ней и забыл. Ты же всегда говорил, что хочешь удрать, и вот ты удрал. И к лучшему, поверь мне. Ностальгия гложет, да?
Мунк пожал плечами.
Думаю, да.
Конечно, и ничего страшного здесь нет. Но если позволишь мне высказать собственное мнение, это приступ ностальгии не по Будапешту. Скорее уж по времени, я подозреваю. Ты ведь был там ребенком, не обремененным виной, под защитой близких. Это редкое состояние, по нему любой может испытывать ностальгию. Я прав?
Да уж. Но я действительно чувствую, что старею.
Сиви озорно засмеялся.
Конечно стареешь, юный Мунк. Далеко за двадцать? Глубокая старость. У меня был друг, который почувствовал то же самое, когда приблизился к тридцати. Юность осталась позади, а единственным выходом казалось самоубийство. Он попросил меня достать яд, и я сказал, что достану, но это займет несколько часов. Тем временем я предложил ему сходить куда-нибудь и купить себе новое шляпу и платье — причем достаточно экстравагантное, — расположиться в одном из лучших кафе в гавани и ждать меня там. Я сказал, что уж если он собрался умереть, то должен выглядеть блестяще.
И он купил одежду?
Конечно. Но когда я пришел в кафе, его там уже не было. Кажется, симпатичный молодой морячок проходил мимо и подмигнул ему, и они вместе выпили, а там одно за другим — и я не мог разыскать его три дня. Когда я все-таки его нашел, то сказал, что достал яд. Какой там яд, откликнулся он, я влюблен. Вот как оно было, хотя, конечно, в тысяча восемьсот восьмидесятом году, одежда тогда была гораздо более пышной, чем сейчас, и некоторые особенности покроя — да хотя бы турнюр — гораздо легче могли возбудить мужчину.
Мунк рассмеялся.
Этот твой друг, он был высокий?
Да.
Высокий и статный?
Пожалуй.
И время от времени покручивал свои весьма эффектные усы?
Конечно, именно это, кажется, и привлекло морячка.
И долго длилась эта любовь?
Неделю или около того, — до тех пор, пока морячок снова куда-то не уплыл. А когда все закончилось, сердце моего друга было разбито.
И ты опять решил оприбегнуть к яду?
Конечно нет. Я уже знал, что делать. Я купил новое пышное платье и снова засел в одном из лучших кафе. Не прошло и часа, как события начали развиваться по заранее намеченному сценарию, и меня увлекло новое захватывающее приключение. Видишь ли, в этой истории есть мораль, хотя она, конечно, не ко всем применима. Я хотел покончить с собой, потому что моя юность прошла, но вдруг нашел самое простое решение. Мне надо было просто пройти еще через одного юношу.
Мунк снова рассмеялся, а Сиви счастливо закивал.
Это ужасно, Сиви. Что за гадость.
Правильно. Но я все еще следую этой мудрости, и она неплохо ведет меня по жизни.
Сиви изящно поднес ко рту чашку и пригубил чай.
Какие новости от «Сар», Мунк? Чем они собираются заниматься после войны?
Они собираются эмигрировать.
Что? Сразу все?
Да, сразу все.
Невероятно. Куда?
