— Тогда я ему не скажу, — ответила я и поспешила в свою комнату.
Теперь книга меня интересовала еще больше, но у меня в данный момент не было времени с ней познакомиться. Я бросила ее на кровать, взглянула на белый ковер, где вчера нашла фетиш, и с облегчением увидела, что там ничего нет. Чем больше я думала об этом случае, тем меньше он мне нравился. Но сейчас меня больше всего интересовал пакет Кэти. Он не мог ждать. Я надорвала его и посмотрела внутрь. Там была только маленькая ювелирная коробочка, в которой могло бы лежать кольцо. Не было никакой записки. Я нажала на замочек, и коробочка открылась. Внутри, на атласной подушечке лежал крошечный медный ключик. И все. Мне передали загадку, на которую у меня не было ответа, кроме того, что мне велели поехать на Ранчо де Кордова. У меня не было теперь времени размышлять над этим, потому что меня ждал Гэвин, да и мне самой очень хотелось увидеть магазин.
Хуан был прав — это была часть моего наследства, нравилось мне это или нет, и благодаря ему я больше узнаю о Кордова. Гэвин явно не хотел быть моим гидом, и я поняла, что сожалею об этом. Он не должен становиться моим врагом. Если бы он не относился ко мне с такой очевидной неприязнью, он мог бы помочь мне в случае необходимости. Я могла бы даже рассказать ему о том давлении, которое оказывал на меня Пол Стюарт, предлагая вспомнить, что случилось, когда умерла моя мать. Но я не могла ничего ему рассказать, пока не сломаю тот барьер, который он между нами построил.
Впервые я задумалась о том, возможно ли это. Может быть, несмотря на слова Хуана, настроившие его против меня, мне удастся за то время, пока он будет показывать магазин, развеять его подозрения, какими бы они ни были. Мне был очень нужен друг, и я пошла вниз с новым намерением, новой целью.
VII
«Кордова» с комфортом расположилась на улице, ведущей на площадь. Я поняла, что в рекламном объявлении, которое я когда-то вырвала из журнала, была сфотографирована только часть витрин. На самом деле они были впечатляюще широкими и выглядели элегантными и роскошными благодаря выставленным в них экзотическим сокровищам.
Гэвин открыл стеклянную дверь, и мы зашли в магазин. Здание было старое, и у меня сразу возникло ощущение большого пространства: высокие потолки, терявшиеся в сумраке, блестящие прилавки и полки на стенах, вдоль длинных проходов до конца магазина, — все было устроено таким образом, чтобы привлечь взоры и искушать тех, кто в состоянии оценить прекрасное и неординарное.
Солнечный свет проникал лишь на небольшое расстояние от окон, и огромное помещение освещалось искусственным светом. Внутри медленно двигались посетители, а женщины за прилавками обслуживали покупателей с торжественной любезностью. Тишина, оставлявшая за дверью шум транспорта, придавала магазину ауру сдержанного достоинства и вызывала почти благоговение. В этом месте не потерпели бы шумного веселья, так же как неуместно оно было бы в музее. Очевидно, Хуан намеренно превратил «Кордову» в храм, где были выставлены редкости, перед которыми он преклонялся. Эффект показался мне несколько угнетающим, и мне почему-то захотелось ему противостоять, вести себя иначе.
— Здесь когда-нибудь смеются? — спросила я Гэвина.
Он, конечно же, ждал моей первой реакции, и она его удивила. Он медленно улыбнулся.
— Значит, в конце концов, ты не собираешься робеть?
Я остановилась перед старинным испанским шкафчиком с дверцами, обильно украшенными резьбой, и ручками из кованого железа. На шкафчике стояла медная чаша из Гуаны и несколько резных подносов и шкатулок из редких пород парагвайских деревьев. На всех вещах были наклеены маленькие таблички.
— Я, конечно, восхищаюсь всеми этими прекрасными изделиями, — сказала я, — но я не могу забыть того, что сказала Элеанора — что «Кордову» всегда ставят над людьми, с ней связанными. Поэтому теперь, когда я здесь, у меня появилось чувство противоречия по отношению к… к ее всепоглощающему совершенству.
Гэвин протянул руку и дотронулся до поверхности утонченно декорированной чаши.
— Человек, который ее делал, умел смеяться. Он был близок к земле, может, невежествен по нашим меркам, но он мог своими руками создавать прекрасное. Хуан ничего не знает об этом человеке. Он всегда интересовался результатом, а не исполнителем, кроме тех случаев, когда художника можно было использовать еще. Может, для туриста это нормально.
— Но вы заинтересованы в художнике, а не только в его искусстве?
— Да, может потому, что я много путешествовал и познакомился с некоторыми из тех, кто продает нам свою работу. Для меня они неотделимы от своих произведений, потому что они — художники, работающие сейчас. За большей частью наших экспонатов стоят мужчины и женщины, живущие в Испании и Мексике, или в Латинской Америке. Я познакомился с семьями некоторых из них и узнал многое об их способностях и талантах. Когда мой отец ради Хуана выезжал за границу, он всегда разыскивал источники, непосредственных исполнителей вместо каких-нибудь посредников. Я делаю то же самое. Прикладное искусство — это живое искусство.
Он высоко держал голову с копной густых светлых волос, зачесанных назад, так что ему было видно все вокруг, а его серые глаза видели больше, чем просто предметы, куда бы он ни смотрел. Мне понравилось его пояснение, и мое чувство противоречия утихло.
Мы пошли дальше мимо коврика с рисунком качина в коричневых, белых и черных тонах, повешенного на стену, и я остановилась у мексиканского зеркала в виде солнца с лучами и посмотрела в него на Гэвина. Впервые с тех пор, как я с ним познакомилась, он мне показался живым и заинтересованным, лишенным своего обычного отсутствующе-настороженного вида. Было интересно видеть, как потеплели и засияли его глаза, когда он заговорил о вещах, для него важных. Может быть, теперь это был тот человек, которого я почувствовала в первый момент нашего знакомства, когда ощутила захватывающее дух влечение к нему, от которого так и не смогла до конца освободиться.
— Вы и дедушка ссоритесь из-за магазина? — спросила я.
В ту же секунду он снова был настороже.
— Я работаю для твоего дедушки, — коротко ответил он и перешел к столику, на котором был выставлен замысловатый канделябр из кованого железа, вокруг которого расположились изделия из индейской керамики. У стены стояли прислоненные к ней резные двери с испанским колониальным рисунком, такие, какие я уже видела у Кордова и Стюартов.
— Такие двери делают в городе, — сказал Гэвин. — Их везде знают как двери из Санта-Фе.
Он опять был гидом, чью роль ему поручил Хуан, и я опять потеряла слабую связь с ним. Я могла только следовать за ним в то время, как он свернул в другой проход и остановился у шкафа со стеклянными дверцами. Табличка поясняла, что это вещи доколумбовой эпохи и их передали магазину для выставки. Там были кусочки камня, фрагменты керамики и украшения старинных зданий. Здесь же экспонировалась каменная голова с резкими, гипертрофированными чертами, сломанная у шеи, но в остальном целая.
— Это та самая голова, которая исчезала? — спросила я.
— Да, та самая, которую я предположительно украл.
— Зачем было нужно кому-то навести на вас подозрение?
Он бросил на меня отсутствующий взгляд.
— Вряд ли это вас касается.
Меня захлестнула волна негодования, и я решила, что не позволю себя запугивать также и Гэвину Бранду.
— Мне кажется, дедушка считает, что меня касается все, что имеет отношение к «Кордове».
— Почему?
— Наверное, потому что я — член семьи и должна все знать. А почему же еще? Конечно, дедушка не верит, что эту голову выкрали, не так ли?
— Но ее выкрали. Кто-то взял голову из этого запертого шкафа. Кто-то, у кого есть доступ к ключу, хранящемуся в магазине.
Он отошел, безразличный к тому, верю я ему или нет, и продолжил экскурсию по первому этажу. Время от времени он останавливался и давал пояснения в нескольких словах или показывал мне какой-нибудь предмет с обожанием, которое чувствовалось несмотря на его равнодушие к экскурсанту. Его отношение ко мне не нравилось мне все больше. Он воздвиг между нами столько преград, что мое желание прорваться сквозь них очевидно было бессмысленным. И, однако, я не хотела принимать это как свое окончательное поражение.
