переменить тему.
— Что привело тебя в мое скромное жилище?
Линдзи пристально взглянула на подругу.
— Знаешь, мне сегодня звонил папочка Фрэнк. Скулил, как потерявшийся щенок.
Шеннон нахмурилась.
— Это что еще за новости?
— Жаловался, что взял напрокат кучу кассет — и хоть бы одна живая душа заглянула к нему скрасить его одиночество. Дело понятное: стоило тебе пропустить одну субботу, и папочка уже чувствует себя заброшенным и никому не нужным.
— Господи Боже! — вздохнула Шеннон. — Никто и не думал его бросать, Линни. Для отца у меня всегда найдется время. Просто семестр кончается, и мне надо приналечь на занятия, потому что…
Шеннон осеклась, и Линдзи закончила за нее:
— Потому что в твоей жизни наконец появилось кое-что поважнее занудных учебников и конспектов, да только время ведь не резиновое. Ты и так загрузилась выше головы. — Линдзи выразительно постучала пальцами по столу. — Чем-то надо пожертвовать.
— Ничего, как-нибудь выкручусь. — Шеннон упрямо вздернула подбородок. — Ты же знаешь, я люблю, когда у меня много дел.
— Не дури, Шеннон! Дела делами, а загонять себя в могилу вовсе ни к чему. Рано или поздно тебе придется выбирать. И, кстати говоря, я считаю, Фрэнк вполне в состоянии сам управляться со стиральной машиной.
Скрестив руки на груди, Шеннон подошла к окну и уставилась на тротуар перед домом.
— Линни, при чем тут стирка! У папы на всем свете нет никого, кроме меня.
— Я знаю, детка. — В голосе Линдзи слышалось неподдельное участие. — Но сейчас, когда ты встретила Митча, вам с отцом нужно отступить на шаг друг от друга.
— Наверное, нужно, — неуверенно вздохнула Шеннон.
Линдзи бросила на нее проницательный взгляд через очки.
— Вижу, сердце у тебя не на месте, — изрекла она. — Тут есть одно хорошее средство — пооткровенничать с лучшей подругой.
Обернувшись, Шеннон встретила сочувственный, понимающий взгляд. Линдзи права, и она не прочь поговорить о том, что у нее на душе, но с чего начать? Как обсуждать свои чувства, если она сама в них еще не разобралась?
Подумать только, какую шутку сыграло с ней ее буйное воображение: вчера ночь напролет она то замирала от дурного предчувствия, что Митч хочет от нее отделаться, то убеждала себя, что он оставит церемонии и приступит к решительным действиям. То, что он попросит ее руки, Шеннон в голову не приходило.
И, как выяснилось, она заблуждалась.
Ему без жены не обойтись — это понятно всякому. А вот ей, Шеннон, вовсе ни к чему, чтобы под предлогом женитьбы ее превращали в няньку. И самый разумный, нет, единственный выход — бежать от Митча со всех ног.
Да, ей это ясно. Больше того, она уже у стартовой черты — сигнальный выстрел уже прозвучал. Но ее ноги словно приросли к земле. Почему?
Потому что она любит Митча. Потому что не может с ним расстаться. Пусть это глупо, неосторожно — ей все равно.
Пусть ее израненное сердце узнает новую муку. Поделом будет ей, раз она такая дура.
И однако внутри у нее тлела искорка — крохотная искорка надежды. Может, все не так плохо…
Линдзи, спасибо ей, женским чутьем поняла, как нелегко подруге, и притаилась, словно мышь, ожидая, когда Шеннон заговорит сама. И вот Шеннон заговорила… Голос ее прерывался и дрожал, но она довела до конца рассказ о том, что случилось за последние дни.
Когда она смолкла, Линдзи, секунду помолчав, тихонько спросила:
— И что же ты теперь думаешь делать?
— Я в полной растерянности. Послушать его — тут и думать нечего, мы просто созданы друг для друга, но…
— Но ты не хочешь обжечься еще раз.
С самым несчастным видом Шеннон кивнула.
— Я не могу выбросить из головы то, что сказал Росс.
Линдзи пренебрежительно фыркнула.
— Этот надутый сноб напрасно сует нос в чужие дела.
— Я тоже так думала… до вчерашнего дня.
Шеннон прикусила губу. Она ведь ни словом не обмолвилась о Гилбертах, об опеке, о том, что сказал Митч. Почему-то эта фраза: «…Гилберты останутся без своего главного козыря» — просто не шла у нее с языка. Наконец она прошептала:
— Линдзи, я так боюсь…
— Но чего?
— Новой ошибки. Новой неудачи.
— Глупости. Ты обожглась на молоке, Шеннон, а теперь дуешь на воду. Роберт задурил глупую твою девчоночью голову. Но он никогда тебя не любил.
Шеннон затаила дыхание. Сама того не зная, Линдзи коснулась больного места. Ведь она, Шеннон, не смогла признаться подруге, что Митч избегает всяких разговоров о любви.
Линдзи обняла ее за плечи.
— Запомни, детка, жизнь не дает нам никаких гарантий. Все, что нам остается, — слушаться своего сердца и надеяться на лучшее.
Шеннон молчала, потрясенная этой нехитрой истиной. Слушаться своего сердца… Оно полно любовью — любовью к Митчу. Но безответная любовь и счастливая семейная жизнь… разве это соединимо?
Поживем — увидим. Слабый огонек надежды разгорался все ярче.
Надежда оживала у нее в душе, стоило ей вспомнить сияющие нежностью глаза Митча, его хрипловатый, взволнованный шепот. Глаза, шепот влюбленного человека… человека, который для нее, Шеннон, дороже всех на свете.
Шеннон вскинула голову. Нет, она не может расстаться с ним. Она сделает все, чтобы быть с ним рядом.
Линдзи помахала рукой перед ее лицом.
— Эй, подруга, ты, часом, не уснула?
— А? — Вырвавшись из плена своих мыслей, Шеннон растерянно смотрела на Линдзи. — Что ты сказала?
— Я говорю, самое лучшее, что ты сейчас можешь придумать, — это послать свою науку к черту и с любимой подругой отправиться в город. Хорошенько развеяться.
— Развеяться?
— Ну да. Сейчас всего четыре часа. Как раз успеем скупить все магазины, а потом зададим себе пир в каком-нибудь шикарном ресторане. Я в полной боевой готовности.
Шеннон окинула подругу критическим взглядом. Наряд, как всегда, самый невероятный.
— Именно, в боевой… Ты уверена, что твой костюм подходит для шикарного ресторана?
— Что ты имеешь против? Белая дерюжка — писк моды, между прочим.
— Ага. Только жакет на боку протерся, словно ты носишь револьвер, а твоя шляпка, извини меня, была бы более уместна на голове ветерана-летчика.
Линдзи сморщила нос.
— Экая ты привереда. Ну, не желаешь в ресторан, так перехватим на ходу по гамбургеру — тоже неплохо.
Шеннон, улыбаясь, покачала головой. Не хочется обижать Линдзи, но ей действительно необходимо побыть одной. Она кивнула в сторону стола.
