состоянии сегодня мисс Арвилла.
Когда Кейт вышла, тетя Нина повернулась ко мне, чтобы повнимательнее меня разглядеть, как бы поняв, что продолжать меня игнорировать невозможно. На этот раз я успела заметить быстрый взгляд, который она кинула на мою щеку, а затем тут же отвела глаза, и во мне закипело привычное негодование. Как она смеет глядеть на меня так – женщина, ни разу не давшая себе труда хоть чем-нибудь помочь маме, когда та была больна?
– Вам не следовало сюда приходить, – торопливо проговорила она. – Что бы ваша мама ни велела вам тут затеять, ваша бабушка этого не допустит. Я должна вам сказать…
Пока мы ехали с Уэйном Мартином на машине, я немного успокоилась, но сейчас ощутила острое чувство вражды и вся внутренне ощетинилась.
– Я хочу повидаться со своей бабушкой, – резко заявила я. – Я хочу услышать от нее самой, что, по ее мнению, я затеваю, как вы выражаетесь.
Маленький поджатый ротик тети Нины, казалось, стал еще меньше, а взгляд светлых глаз еще более беспокойным.
– Это, разумеется, исключено. Она не желает вас видеть. В ее возрасте она имеет право поступать так, как ей нравится, и вам она ничего не должна – ровным счетом ничего.
Я понимала, что она повторяет чужие слова. Это были слова, которые тете Нине велено было произнести, но когда она их произносила, я почувствовала в голосе этой маленькой женщины столь сильное чувство, что оно казалось почти осязаемым. И вдруг я поняла, что это было за чувство. Нина Горэм была испугана. Она была одержима таким смертельным страхом, с которым я редко когда сталкивалась. Но кого или чего она боялась, мне было неведомо. Уж конечно, она боялась не меня, хотя сила ее эмоций как-то заразила и меня, я тоже ощутила беспокойство и какой-то непонятный страх перед Силверхиллом – как если бы он не просто меня отвергал, но и чем-то угрожал.
Уэйн спокойно и твердо пришел мне на помощь.
– Давай, Нина, не будем сейчас об этом беспокоиться. Малли останется здесь на ночь, и я думаю, ей следует повидать с Джеральдом, поскольку как-никак он ее кузен. Надо показать ей дом ее предков. Если бы у меня было время, я бы сам это сделал, но мне надо посмотреть на фурункулы сына Палмера и на аллергическую сыпь миссис Нестор. – Он снова протянул мне руку, и опять глаза у него были добрые. Они говорили: успокойся, не обижайся, не обращай внимания. – До встречи, – повторил он слова, ранее сказанные его сыном, и вышел из комнаты прежде, чем я успела его поблагодарить за то, что он меня сюда доставил. С его уходом я ощутила потерю – как-будто у меня отняли руку, за которую я цеплялась.
Нина Горэм протянула руку к красной бархатной полоске материи с кисточками – она выполняла роль тесемки звонка и сама по себе представляла антикварную редкость, и я услышала где-то в глубине дома звон колокольчика. Больше она со мной не разговаривала. Демонстративно повернувшись ко мне спиной, она обратилась лицом к двери.
Никто не предложил мне сесть. Я бесцельно подошла к восьмиугольному столу и взяла в руки один из лежавших на нем журналов. Что именно я держу в руках, я поняла только когда, листая страницы, наткнулась на рекламу Донати. На эту картинку я никогда не могла смотреть без содрогания. Фотографии моих рук никак меня не трогали – здесь я занималась своим делом, а его я научилась делать неплохо. Но передо мной было мое лицо, снятое в три четверти. Благодаря искусству Грега в манипулировании осветительными лампами оно было гораздо красивее, чем в действительности. На фотографии была представлена во всех деталях лишь левая половина моего лица от светло-золотых волос до мягкой линии подбородка. Другая сторона была скрыта в тени, никакого шрама не было видно. Мою шею обвивало тяжелое ожерелье во флорентийском стиле работы Донати, а с мочки уха свисала тяжелая сережка с поддельным изумрудом. Я словно до сих пор чувствовала тяжесть этой подвески. Быстро положив журнал на место так, чтобы страницы захлопнулись, я спрашивала себя, видел ли кто-нибудь из обитателей дома эту фотографию и понял ли, кто для нее позировал.
Кейт Салуэй, как видно, находилась далеко от нас, в другом конце дома, потому что прошло довольно много времени, пока она пришла, причем я вошла запыхавшись.
– Кейт, пожалуйста, покажи мисс Райс ее комнату, – сказала тетя Нина. Затем, обращаясь ко мне, произнесла: – Вы встретитесь с семьей за обедом, в семь часов. А до тех пор вам, пожалуй, лучше всего оставаться у себя в комнате. – С этими словами, она по обыкновению стремительно, вышла, ни разу больше не взглянув на меня. Когда со мной заговорила Кейт Салуэй, она тоже на меня не смотрела.
– Ваша комната готова, мисс Райс. Комнаты для гостей находятся на третьем этаже.
Кейт пошла вверх по лестнице впереди меня; я следовала за ней, по пути внимательно вглядываясь во все окружающее: ведь это был, быть может, мой единственный шанс познакомиться с Силверхиллом. Я обратила внимание на выцветшие обои темно-красного цвета, на разные перила и грациозный полуовал лестничной клетки, располагавшейся рядом с «разделительной» стеной.
Кейт провела меня по второму этажу, и я увидела краем глаза гостиную и смежную с ней спальню.
– Комнаты миссис Нины, – пробормотала она и стала подниматься на последний этаж.
От меня не ускользнуло то обстоятельство, что на каждом этаже имелись стеклянные двери, выходившие на балконы фасадной башни. Арвилла Горэм живет по другую сторону стены, сказал мне Уэйн, но об этих сообщающихся дверях я знала еще до того, как он о них упомянул. В моей голове зрели мятежные планы.
– Здесь будет тихо, – заметила Кейт и указала мне на светлую комнату. Странное замечание – ведь в Силверхилле, похоже, всюду царила тишина.
Стены комнаты образовывали косой угол, ибо это была мансарда. Но потолок был высокий. В помещении было три слуховых окна с встроенными подоконниками, обложенными подушками. Занавески – из белой кисеи в горошек, а покрывало на массивной постели с пологом – из белой в крапинку синели. На полу в ногах постели меня ждал мой чемодан.
– Я вижу, – сказала я, криво улыбнувшись, – ваш брат контрабандой доставил мой багаж.
Карие глаза Кейт скользнули по моему лицу, после чего она быстро отвела взгляд, хотя у меня было такое ощущение, что она избегает прямо смотреть мне в лицо не из-за моей изуродованной щеки, а потому, что ей было велено проявлять сдержанность. По-видимому, Силверхилл наложил свою странную пагубную печать и на нее тоже, ибо это был еще один человек, который оставался здесь по какой-то таинственной причине, словно дом обладал какими-то незримыми щупальцами, которые не выпускали из своих тисков, если побег не совершался быстро.
