Он помахал мне рукой.
– Я вижу, ваша бабушка опять вас расстроила, но об этом мы поговорим вечером. Я и так опаздываю на вызовы, а ваша бабушка может еще больше меня задержать, раз она в таком настроении.
Прежде чем я успела произнести хоть слово, он скрылся в дверях. Гнев сразу же оставил меня. Как я могу продолжать сердиться на бабушку Джулию, когда она так мало для меня значит, а Уэйн значит так колоссально много, что полностью застит весь горизонт?! Он опять удивил меня своим неожиданным поступком, и, погрузившись в смутные мечты, я прошла на другую половину дома, мысленно вновь переживая дикое смятение чувств и ощущая на своей коже веселую нежность его поцелуя. Вот бы никогда не подумала, что Малли Райс может быть такой глупо-сентиментальной. Но такой она мне даже нравилась. Больше не было потребности постоянно быть настороже.
Однако сейчас мне надо подняться наверх и уложить вещи, чтобы быть готовой к отъезду, как только мне удастся найти кого-нибудь, кто согласился бы отвезти меня в Шелби. Попрощаюсь с тетей Фрици, а потом разработаю какой-нибудь план побега. Только мысли о Фрици заставляли меня сожалеть об отъезде из Силверхилла. В каком-то смысле я оставляла тетю Фрици на милость тех, кто хотел отделаться от нее, как если бы она значила не больше, чем какое-нибудь из ее растений. Если бы не Уэйн, мне было бы труднее ее оставить. Но Уэйн Мартин был тем единственным человеком, который сможет противостоять бабушке Джулии. Я всем сердцем верила: он никогда не допустит, чтобы с Арвиллой Горэм обошлись подобным образом.
Так я подбадривала сама себя, идя вдоль нижнего холла на той половине дома, где жила Фрици. Сначала я миновала кухню, потом примыкавшую к ней маленькую столовую. Комната, когда-то служившая гостиной, была превращена в спальню. Я остановилась в дверях, поглядев сначала на женщину, лежавшую на кровати, а потом на Кейт Салуэй, склонившуюся над ней. Ни та, ни другая меня не заметили, и у меня была возможность оглядеть комнату. Она несколько удивила меня, ибо обстановка, которой тетя Фрици себя окружила, открыла мне какие-то новые стороны ее личности.
Это была светлая веселая комната, окна которой, выходившие на лужайку, были распахнуты так широко, что с этой стороны лесные деревья не могли подступиться к дому. Возле окна рос только старый дуб, и хотя сероватые березы, обрамлявшие лес, были отсюда видны, они находились на достаточно большом расстоянии от дома. Заоконная зелень как бы повторялась на обоях, покрытых растительным узором, изображавшим виноградную лозу. Этот узор, в свою очередь, словно бы подражал пышно разросшемуся вьющемуся растению на подоконнике. Мягкий ковер бы тоже зеленым, но более светлого оттенка, а занавеси, хорошо гармонировавшие с внутренним убранством, были желтые. Здесь не было никакого потемневшего от времени антиквариата, никаких фамильных ценностей. Веселая мебель была изготовлена из дешевого кленового дерева, а постель, на которой лежала тетя Фрици, представляла собой современную кровать, ножки которой украшали машинной работы ананасы. Только камин с золотисто- каштановой полкой над ним и плитками вокруг него – типичные образцы старинного нью-хемпширского интерьера – принадлежали прошлому.
Кейт приложила палец к губам и подошла ко мне.
– Не тревожьте ее, бедняжку. Ей было ужасно плохо.
– Давайте я немного побуду около нее, – предложила я. – Я знаю, что у вас есть дела.
У нее самой был довольно скверный вид, хотя она, судя по всему, успела промыть глаза холодной водой и накрасить губы.
– Можете долго не задерживаться, – прошептала Кейт. – Она уже почти спит. Вы сказали бабушке о своем желании уехать?
– Сказала. Она заявила: нет, я повторила свое: да! Вот так-то обстоят дела. Я уеду при первой же возможности.
Кейт кивнула, но мне показалось, я ее не убедила. В отличие от меня она привыкла подчиняться воле Джулии Горэм.
Когда она ушла, я приблизилась к постели и остановилась, глядя на тетю Фрици. Она сняла с себя свои рюши образца 1920 года и надела утренний туалет – просторное платье-рубашку из материи, на которой беспорядочно были смешаны ярко-зеленый и желтый цвета. Платье сидело на ней неуклюже и явно было выбрано потому, что подходило по цвету к обоям с его узором из переплетающихся листьев.
'Интересно, – подумала я, – вышила ли она на каком-нибудь потайном шве голубую розочку?'
Я заметила, что ресницы ее слегка подрагивают, и обратила внимание на трогательный признак женской суетности: кое-где они были подведены тушью. Как ни странно, этот факт отозвался болью в моем сердце, ибо он означал, что, несмотря ни на что, тетя Фрици никогда полностью не теряла надежды. В ее стареющем теле жило словно бы попавшееся в силки молодое существо, быть может слегка сбитое с толку тем, как быстро мелькают годы, приносящие с собой внешние перемены, в то время как юная женщина остается по-прежнему в заключении.
Когда она открыла глаза и посмотрела на меня, я подтащила к постели стул и села около нее.
– Тетя Фрици, это я – Малли. Если хотите, я посижу с вами, пока вы не заснете.
В ее глазах, по-прежнему поразительно синих, не было и тени сонливости.
– Хорошо, – сказала она и села. – Правда, вам придется долго ждать, пока я засну. Мне хотелось улучить момент, чтобы поговорить с вами, когда поблизости не будет остальных представителей клана.
Она говорила абсолютно разумно, так же как и вчера вечером. По-видимому, седативное лекарство еще не начало действовать. Она как будто прочла мои мысли, потому что, разжав руку, протянула ее ко мне. На ладони лежали две белые таблетки.
– Я так устала их глотать! – сказала Фрици. – Хорошо, что Уэйн и Кейт были так поглощены обсуждением моего состояния, а то бы они заметили, что я глотаю только воду.
Она потянулась к стакану на тумбочке возле кровати и бросила туда таблетки. Потом взбила подушку и села, прислонившись к изголовью кровати. Лицо у нее было грустное. Я с удивлением поймала себя на мысли, что в ее поступках не было никакой ребяческой проказливости – скорее, это была хитрая уловка женщины, которой приходилось бороться хоть за какую-то степень свободы для себя.
– Почему вы не сказали им, что не совершали никаких жестоких фокусов с канарейкой? – спросила я.
Она посмотрела на меня своими ясными глазами.
