– Спасибо тебе, Малли, дорогая, – с достоинством произнесла она. – Я знала, что ты мне поверишь. Но что касается остальных, мои отрицания не привели бы ни к чему хорошему. Ты думаешь, я не знаю, что они ничего от меня не хотят, кроме одного, чтобы я оставалась глупой, беспомощной и ничего не помнящей?
Было настолько очевидно, что она полностью владеет всеми своими чувствами и сознанием, что меня охватил настоящий ужас. Ужас, смешанный с отчаянием. Если якобы безумное состояние Фрици было навязано ей извне, если она оставалась пленницей чужих иллюзий, то тут творилась еще большая несправедливость, чем я думала.
И опять она оказалась достаточно проницательной, чтобы догадаться о направлении моих мыслей.
– У тебя такой потрясенный вид, Малли, дорогая – не надо! Не реагируй так. Ты понимаешь, они не так уж сильно заблуждаются. Иногда у меня бывают настоящие приступы злобы, и в таких случаях я действительно потом не помню, что я творила во время приступа. Я прекрасно понимаю, что время от времени шарики у меня в мозгу работают не так, как надо. Но когда я пытаюсь быть по-настоящему разумной и рассудительной, они отмахиваются от меня, что бы я ни сказала. Никто не желает меня по- настоящему выслушать. Кроме Криса и доктора Уэйна. Доктор Уэйн – мой друг. Но я знаю, что и на него я не могу рассчитывать – из-за мамы. Дело в том, что он в первую очередь ее друг. Из-за своего отца и из-за всего того, что она для него сделала, а также из-за того, что она сделала для самого Уэйна. Но все это относится к тому времени, которое мне лучше не пытаться вспомнить. Это было время, когда я шила белое платье с вышитыми на нем голубыми розочками.
Ее худые руки, бывшие когда-то хорошенькими пухлыми ручками Фрици Вернон, начали сжиматься и разжиматься. Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку, и почувствовала мягкую сморщенную кожу под своими губами.
– Рада, что нашла вас, – сказала я.
Она улыбнулась мне какой-то трепетной улыбкой.
– Конечно, я знаю об опасности, которая всегда меня подстерегает. Когда я пытаюсь говорить правду – ну вот как вчера, когда я говорила про ожерелье и булавку, – они объясняют мои слова тем, что у меня, мол, 'не все дома'. Вот и смерть бедного крошки Дилла приписывают тому же. Иной раз они даже бывают правы. Я знаю, что вышла из себя и пыталась причинить тебе боль, когда ты была еще ребенком, а я не понимала, что именно ты сделала. Так что как я сама могу себе доверять? И все-таки я знаю, что к птичке я сегодня не прикасалась. Она болела, и Крис ее лечил. Я никогда бы не положила ее тебе на подушку, чтобы напугать. Ты веришь мне, дорогая, веришь?
– Конечно, верю! – Я поразилась тому чувству отчаяния, которое начинало все сильнее овладевать мной.
– И все-таки я понимаю, что мне лучше притвориться перед ними – сделать вид, что я сама не понимаю что делаю. Иначе они снова начали бы ко мне приставать. Если у меня случается очередной «срыв», они кидаются ко мне со всех ног, приводят доктора Уэйна, всячески со мной носятся, успокаивают. И они мной довольны потому, что я принимаю на себя вину за то, что сделал кто-то из них. Но… Тут кроется другая опасность.
– Какая опасность? – спросила я, хотя начала прекрасно понимать, что она имеет в виду.
– Уже много лет поговаривают о том, что меня надо поместить в какое-нибудь специальное заведение, Малли. Они хотят упрятать меня подальше, вместе с другими сумасшедшими старухами, не умеющими себя как следует вести в окружающем мире, который мне представляется совершенно безумным. Они делают вид, что считают меня опасной, и они поднимают шум, говорят, говорят и всячески давят на мать, чтобы заставить ее услать меня в специальную больницу. Доктор Уэйн не позволяет этого сделать, а у матери есть хотя бы совесть. Так что ничего у них не выходит. Но иногда я ужасно боюсь, Малли, – мне нравится здесь. Это – единственный дом, который у меня есть. Они позволили мне устроить в этой комнате все так, как я хотела, поэтому она такая светлая, веселая и зеленая. И мама не разрешает Элдену снести оранжерею и выкинуть моих птиц и мои растения. Иногда мне кажется, что он сам немножко сумасшедший. Но я способна понять его и даже посочувствовать. Ведь все это из-за его сестры Кейт и Джеральда. Его иногда вся эта ситуация доводит до полубезумного состояния. Но я-то по крайней мере о нем думаю, он же не думает обо мне. Для него я не человек.
Я крепко держала ее за руку и сидела рядом, не двигаясь. Я чувствовала, что к глазам подступают слезы, и не хотела расплакаться. Мне хотелось оставаться свободной, – свободной распорядиться собой, уехать и начать строить собственную жизнь, которая вдруг обрела для меня большое значение. И, конечно, я все еще могла это сделать. Благодаря Уэйну, ибо Уэйн никогда не капитулирует перед моей бабушкой.
Через некоторое время тетя Фрици шевельнула руку, которую я сжимала в своих ладонях, и с почти извиняющимся видом высвободила ее.
– Ты мне делаешь больно, дорогая. У тебя очень встревоженный вид. Не волнуйся: я, право же, сумела сама о себе позаботиться, и я вовсе не была все время несчастлива. Я знаю, что прожила свою жизнь в мире притворства, тогда как когда-то мне хотелось, чтобы мир, меня окружающий, – одним словом, все было бы настоящим, реальным. Ведь и страдание вещь реальная, но они и это у меня отняли. Малли, мне жаль, что я не успела увидеть мою сестру Бланч, прежде чем она умерла. Я знаю, что она хотела что-то мне рассказать, когда приезжала сюда в тот, последний раз. Но нам не давали достаточно долго остаться наедине, а она не отличалась твоей предприимчивостью. Она никогда не бунтовала против них, если не считать одного-единственного раза в молодости, когда она удивила всех, сбежав из дому и выйдя замуж за твоего отца. Но сейчас мне хочется знать: что именно она хотела мне сказать?
– Я могу вам передать, – сказала я. – Я приехала сюда именно потому, что она никогда не переставала надеяться, что вы узнаете правду. Речь идет о том случае на чердачной лестнице, когда дедушка Диа упал и разбился насмерть. Впоследствии все винили в случившемся вас, потому что до этого между вами произошла какая-то ссора. Но вы не были виноваты. Мама все видела своими глазами. Дедушка тоже отличался норовом, он тряс вас за плечи, пытался что-то у вас отнять. Вы просто ухватились за него, чтобы спастись, и он потерял равновесие и упал. Никто, кроме него самого, не был в этом виноват, и моя мама была возмущена тем, как вас заставили расплачиваться за его гибель.
Тетя Фрици закрыла глаза и прислонилась к изголовью кровати. Лицо ее было искажено болью. Через некоторое время она снова посмотрела на меня своими голубыми искренними глазами, напоминающими глаза молодой девушки.
– Спасибо тебе, дорогая, что ты рассказала мне об этом. Но боюсь, что теперь слишком поздно, чтобы это могло что-то изменить в моей жизни. Я даже не уверена, что это вообще имеет какое-либо значение. Может быть, Бланч пыталась успокоить свою собственную совесть. Ударила ли я его там на лестнице или, может, даже толкнула и тем самым вызвала его падение – дело совсем не в этом. Все равно я виновата, хотя почему именно – не помню. Малли, я не думаю, что мне хотелось бы это вспомнить. Теперь я уже
