Если он хоть что-нибудь понимал, то в последующие дни денежные сборы будут только расти.
— А-хил-ли-я! А-хил-ли-я! — нараспев скандировали на улице.
— Что ж, почему бы и нет, — со смешком пробормотал Телемах.
Он и сам отчасти понимал этих людей. Эллины оставались гордым народом, хотя в империи их отказывались воспринимать как равных. Да и пески арены, как правило, являли собой вотчину героев- варваров. То, что непобедимая Ахиллия была эллинкой, делало ее в их глазах чуть ли не знаменосцем национальной чести.
Подойдя к дверям, Телемах увидел Лисандру в окружении жадных поклонников. Ей совали в руки обрывки пергамента — подписать на добрую память. Иные желали хотя бы прикоснуться на счастье к одежде кумира. Афинянин внимательно присмотрелся к спартанке. Там, под внешне непроницаемой маской, Лисандра просто купалась в лучах всеобщей любви. Она так напитывалась энергией толпы, что казалась выше ростом. В какой-то момент эта самая толпа чуть не снесла Телемаха с ног. Он даже испугался за безопасность своей подопечной, но нет, оказывается, она очень хорошо умела управляться с людьми. Под ее началом беспорядок вскорости прекратился, обожатели выстроились у стены и начали подходить к ней чинно, по очереди.
Телемах, на которого перестали обращать внимание, отступил назад, в тишину храма, и прислонился к стене. О да, шрамы, которыми наградили Лисандру недавние страдания духа и плоти, останутся при ней навсегда. Но, похоже, зрительское обожание было для нее самым могущественным лекарством. Ласковое прикосновение руки и разумное слово не могли произвести подобного действия. Они лишь затягивали страдание тонкой кожицей, замешанной на жалости. Народная любовь создавала броню.
Конечно, спартанский склад ума нипочем не позволит ей увидеть происходящее в истинном свете. Но прямо на глазах Телемаха попранное «я» Лисандры вновь воскресало из обломков. Если должным образом его направлять, то оно не обратится к тщеславию, не выродится во зло.
Надо только помнить, насколько переменчива толпа. Сегодня она готова любить Лисандру, но если гладиатрикс оступится на песке арены, толпа с той же легкостью от нее отвернется. Приветственные возгласы сменятся шиканьем, на смену обожанию явится презрение. Как она тогда это переживет?
«Будущее покажет, — сказал себе Телемах. — Если зрительские восторги сегодня льются на нее целебным бальзамом, что ж, да будет так».
XXXVII
Лисандра была очень благодарна жрецу за то, что он позволил ей провести вечернюю молитву. Она понимала, чего тот добивался. Служба Афине вкупе с работой над свитками полностью занимала ее рассудок. Все это вместе было частью довольно-таки странной судьбы, сплетенной для нее рукою богини. Похоже, ей предстояло провести все свои дни в некоем публичном служении. Сперва она путешествовала как призванная жрица, несшая людям слово Афины. Потом были бои на арене. Теперь устами девушки опять вещала богиня, а впереди ее опять ждали схватки.
Как бы то ни было, здесь и сейчас она радовалась возможности довести до местных эллинов настоящее спартанское учение, ибо им оно было воистину необходимо. Она ведь слышала, как вел молитвы Телемах. Он был добрым человеком и хорошим жрецом, более того, Лисандра почитала его за друга. При этом жрец внушал людям расплывчатые аттические ценности, удалившиеся от истины едва ли не до полного ее извращения.
Воительница отдавала себе отчет в том, что ее гладиаторская слава немало способствовала разрастанию сообщества почитателей Афины. Весть о том, что некоторое время службы в храме будет проводить знаменитая Ахиллия, распространилась мгновенно. В храм стало набиваться столько народа, что люди только что не свешивались с колонн. Это было правильно и хорошо. Лисандра посвятила богине всю свою жизнь, чтя ее когда словом, когда мечом. Слава Лисандры явилась, так сказать, побочным плодом благочестивой битвы, длившейся многие годы. Она принимала ее в честь своей богини. Хорошо, если благодаря ей храм будет полон, а люди услышат не искаженную мудрость Афины.
Лисандру вовсе не удивляло, что местная эллинская община видела в ней свою героиню. Прежде среди них совсем не встречалось спартанцев, — а ведь прочие эллины относились к ее родному полису с особым почтением, едва ли не благоговейно. Теперь Афина послала к жителям Галикарнаса настоящую спартанку, известную гладиатрикс. Естественно, они восприняли это как великую честь и ответили всеобщим восторгом. Что тут такого?
Спустя несколько недель Лисандра заметила, что обрела способность уже без слез думать и вспоминать Эйрианвен, хотя боль утраты по-прежнему терзала ей душу. Она как-то вдруг поняла, что добрые и светлые воспоминания останутся с нею навсегда и никто уже не сумеет отнять их у нее. Однако ясно было и то, что на будущее ей следовало бы ожесточить свое сердце. Нельзя больше позволить себе подобной остроты чувства, иначе утрата будет совсем уж невыносимой. Любовь есть разновидность безумия. Надо научиться с нею справляться, а лучше всего — вовсе не допускать ее до себя. Лисандра решила, что в дальнейшем будет следовать именно такому пути.
Что же касается ночей, то редко какая из них обходилась совсем без кошмаров, но теперь Лисандре удавалось хоть сколько-то времени спокойно поспать. Пережитое отнюдь не изгладилось из ее памяти, как и ярость, вызванная бессилием.
«Спартанцы не ведают страха! — пытаясь разобраться в себе, повторяла Лисандра. — Наверное, у меня еще не совсем зажило что-то внутри, отсюда и страшные сны. Зато возвышенный спартанский дух явно помогает мне постепенно преодолевать все случившееся».
Она постоянно молилась о том, чтобы однажды отплатить Нестасену!
Между прочим, как ни болезнен оказался ее жизненный опыт, он явно помогал ей доходчиво объяснять истины Афины людям, собиравшимся в храме у Телемаха. Она ведь уже повидала и вытерпела столько, что любому из этих горожан с лихвой хватило бы на целую жизнь, значит, могла вдохновлять внимательных слушателей еще и личным примером. Если ее врожденная харизма вкупе со славой, приобретенной на арене, заставляла людей вслушиваться в ее слова, так это же к лучшему.
Нет, Лисандра была весьма далека от того, чтобы пытаться вернуть себе былой, именно жреческий настрой ума. Она стала гладиатрикс и не собиралась легкомысленно уклоняться с пути, предначертанного богиней.
Как-то за ужином она поделилась этими мыслями с Телемахом.
— Совсем не обязательно возвращаться в школу, — проговорил он, подумав. — Здесь тебя никто не стережет. Ты легко можешь бежать, исчезнуть, вернуться в Спарту или поселиться где-нибудь в другом месте и жить так, как захочешь.
Лисандра настолько не ожидала подобного, что некоторое время молчала.
— Но это значило бы уклониться от исполнения долга, — ответила она наконец.
— Долга — перед кем? Перед Бальбом, вашим ланистой?
— Перед ними. — Лисандра кивнула в сторону улицы. — Перед теми, кто ходит сюда послушать меня, гордится моими делами на арене. Я уже не говорю про богиню. Или не ты меня уверял, будто мне свыше предначертано драться во имя Афины?
Телемах слегка покраснел.
— Да, но с тех пор я успел гораздо лучше узнать тебя. Тогда ты была для меня всего лишь очередной невольницей, которую ждет арена. Да и Бальб мне как следует заплатил, чтобы я переговорил с тобой, поддержал в час духовной нужды.
Лисандра опять ответила далеко не сразу.
— А я и не знала, что тебе заплатили за дружбу со мной… — сказала она затем, не в силах сразу дать оценку услышанному.
— Нет, мне платили не за это. Дружба за деньги не покупается, — тотчас ответил жрец, и девушка испытала несказанное облегчение.
Предательство одного из немногих людей, которым спартанка по-настоящему доверяла, непоправимо подкосило бы ее.
