— Как прикажете, мой господин.
— Прошу извинить меня, Сергей, — говорит поп. — Но есть еще одна вещь, которую ей тоже стоило бы услышать.
Рыжая услыхала — шлепнулась обратно. Ну, погоди же!
— Отставить приказ «Выйти», — говорю. — Приказ «Встать» остается в силе. Слушать ты можешь и стоя.
Встала.
— Между прочим, — заявляет, — рыцарю, настоящему рыцарю, не полагается сидеть, когда дама стоит.
Тут уж я улыбнулся, удивленно так на нее посмотрел и даже пару раз глазами похлопал.
— Госпожа Карален, — говорю. — Да где ж это вы тут рыцаря, хоть настоящего, хоть липового, видите? Кроме, разумеется, господина барона? А?
Вот на этот раз я ее умыл. Она даже ответить ничего не нашлась, только уставилась на меня, словно на мне новые генеральские погоны объявились.
А я спокойненько так к попу поворачиваюсь и спрашиваю:
— Так что у вас там за дело, которое моей подчиненной услышать необходимо? Надеюсь, не слишком долгое, а то по ней кухонный наряд жирными слезами обливается?
Иллирий, похоже, от моих барских замашек тоже малость ошалел. Один Аулей на все это смотрит и улыбается так, что сразу видно — понял человек юмор ситуации и оценил. Хотя шутил я только наполовину.
— Я хотел сказать, — говорит поп, — что недалеко от замка снова появилось что-то из вашего мира.
Ха!
— Где и что?
— Ну, на второй твой вопрос я…
— Снимается. Где?
— Западнее замка, примерно, — поп в потолок уставился, губами пошлепал, — в десяти ваших километрах. Неподалеку от Лосиного холма.
Ага. Чтоб я еще мог Лосиный холм от Барсучачьего отличить.
Я на рыжую злобно так посмотрел — а она также на меня, вздохнул и отвернулся. М-да уж. Видно, как говорил сержант Баширов, кысмет тебе такой, Малахов. Судьба то есть.
— Ладно, — говорю. — Все равно до полудня времени еще хоть отбавляй, так что обернуться должен успеть. Разрешите приступать?
Аулей кивнул.
— Если тебе, Сегей, что-нибудь все же понадобится…
— Понадобится — достану, — говорю. — Не-рядовая Карален — за мной!
Повернулся и вышел.
Рыжая следом вылетела. Причем от возмущения ее прямо-таки распирало всю, даже личико не просто круглое сделалось, как бывало, а овальное в ширину.
— Ты… Ты…
Я на всякий случай к зубцу прислонился — а то ведь, думаю, так и вниз улететь можно.
— Как ты мог?!
— Как я мог — что? — спрашиваю.
— Что?! Как ты мог так поступить со мной?! Ты…
— Отста-авить!
— И не подумаю. Ты — ничтожный предатель, и если ты думаешь…
Ну вот, думаю, опять пошли девичьи обиды. И что прикажете делать, а, товарищ капитан? Воспитывать? Так ведь у нас тут, насколько я понимаю, не детсад и даже не Артек. Тут как бы даже и война, на которой, случается, убивают. И вот в такие раскрытые настежь варежки запросто можно схлопотать пулю или, применительно к местным условиям, стрелу из очень автоматической рогатки. Как говорил старшина Раткевич: «Если хочешь есть варенье — не лови зевалом мух!»
— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?!
— Очень даже внимательно, — отзываюсь. Прокачал обстановку в голове — нет, думаю, придется все-таки кое-чего разъяснить.
— А ну, — говорю, — повернись-ка.
Рыжая осеклась и настороженно так на меня уставилась.
— Это еще, — спрашивает, — зачем?
— Затем, чтобы спросила. Команды, к вашему, не-рядовая Карален, сведению, не обсуждаются, а выполняются. Вы-полнять!
Повернулась. Я от зубца отклеился, покосился вниз, во двор — прямо под нами крыша конюшни, соломой крытая, так что даже если свалится, ничего страшного — размахнулся и ка-ак врезал ей леща. После чего развернулся и так рванул, что звук визга меня догнал только у входа в башню.
Только успел дверь захлопнуть и ногой в стену упереться — бу-ух, — чуть не улетел вместе с дверью! Ничего себе, думаю, это ж не девчонка, а прямо бетонобойный. Таким молодецким пинком дот из земли выворотить можно.
— Ма-алахов! — Бух. — Я не знаю, что я с тобой сделаю! — бух.
— Вот когда придумаешь, — кричу, — тогда и приходи.
— Тварь! — Бух. — Орочья отрыжка! Темнобес!
— Как-как? — кричу. — Это уже что-то новое. Мракобесом меня еще никто не именовал.
— Дерьмо.
Дерьмом она меня уже потише назвала. Ну, думаю, вроде успокоилась. Убрал ногу, прислушался — ничего, только приоткрыл чуть дверь — а она в эту щель ка-ак влетела!
Черт, это уже даже не рыжий вихрь был, а рыжий тяжелый танк! На полном ходу!
Спасло нас обоих только то, что лестница в башне хоть крутая, но довольно узкая. Поэтому я сначала спиной об стенку приложился и только потом — о ступеньки. Съехали мы на полпролета вниз и замерли в неустойчивом равновесии — я сверху, Кара где-то подо мной, темно, как у… танке, одна рука в следующую ступеньку упирается, вторая во что-то мягкое, ноги вообще неизвестно где, но сильно похоже на то, что над головой, и болит все, что только может, плюс то, что вообще болеть не имеет права за отсутствием в нем нервов.
— Сергей?
— Что?
— Ты жив?
— Нет, убит. Погиб смертью героя. После чего пропал без вести.
Рыжая подо мной тихонько прыснула.
— Малахов.
— Ну?
— Ты не мог бы убрать руку с… с меня? И вообще, не мог бы ты убраться с меня весь?
— Если я это сделаю, — шепчу, — то мы оба покатимся дальше вниз. А до низа, между прочим, еще далеко.
— Что? — фыркает Кара. — Так и будем лежать?
— Есть идеи получше? — спрашиваю. — Нет? Тогда молчи.
А сам лихорадочно соображаю. Положение у нас действительно, как говорил лейтенант Светлов, пикантное, как соус. И, главное, ничего нельзя сделать, потому что ничего не видно. Нулевая видимость.
Черт, думаю, а почему, собственно? Был же факел, когда я вбежал. Прямо передо мной висел.
Вот то-то и оно, соображаю, что передо мной. Похоже, мы его во время полета дружно снесли, а он, зараза, возьми, да и погасни. И что теперь прикажете делать, а, товарищ… Кто-нибудь? Ждать, пока глаза к темноте привыкнут?
— Малахов.
