ясно. Возвращается с тремя кубками. Хорошие такие кубки, серебряные, резные… вместительные опять же. Помнится, те кружки, из которых я в Николаеве вино хлестал, пол-литра вмещали — так вот им до этих кубков… до Берлина по-пластунски.
— Ну что, русский, — говорит Леммит, — давай ваш самый главный тост? Хороший он у вас… правильный.
— Эт верно, — киваю. — Ну… за Победу! — и весь кубок, залпом, в рот. Потому как иначе не положено.
Положено-то оно положено, но, считай, литр вина залпом выдуть… да еще после утренней разминки — так, думаю, и спиться недолго. На фронте такой номер, конечно, не пройдет — там тебя первым же снарядом протрезвит лучше любой колдовской конфеты, а вот в тылу… хотя… чушь. Делать мне больше нечего.
Взял одну виноградину, за щеку кинул, прикусил осторожненько — а она ка-ак лопнула! Словно граната во рту взорвалась. Соку, соку — чуть не подавился. Но вкусно невероятно. Притом, что я фрукты приличные ел уж не упомню когда. Ягоды всякие по лесам, малина-земляника, если с местностью повезет, яблоки с грушами. Семечки еще… короче говоря, такой вкуснятины точно с начала войны пробовать не доводилось. Как говорил рядовой Петренко — «мировой закусон».
Смотрю — а господин граф тем временем вместе с Лерой на ежей своих налегают. Без всяких изысков, пальчиками, и облизывать их после не гнушаются. Причем с таким видом, будто чуть ли не первейшее лакомство.
Я с полминуты размышлял — попробовать или нет. С одной стороны, выглядит преотвратно, а с другой… в поиске, бывало, и не такое жрали, да еще как! В пасть поскорее запихивали, пока не сбежало. А что — капитан говорил, что там одного белка…
Решился все же. Выбрал ежовую иглу потоньше, отломил, пожевал немного — печенье! Хрустит и на крошки рассыпается.
Да уж, думаю, если здесь такое печенье подают, то какие же у местных пироги? Надо будет заранее разведать, а то подадут на стол десерт, а у меня от его вида весь предыдущий обед наружу запросится.
— Давно у нас, русский?
— Не очень.
— И как?
Хороший вопрос. Вот только отвечать на него как-то не хочется. В смысле, врать не хочется, а правду-матку резануть — так ведь обидится. Николаев бы точно обиделся.
Сижу, молчу.
— Ясно, — кивает Леммит, так ответа и не дождавшись. — Мне другие ваши примерно то же самое говорили… в тех же выражениях. Думаете, это у вас там война, а здесь — шалости ребяческие. Так, что ли?! — взревел и ка-ак шарахнет кубком о столик. Виноградины аж до потолка подбросило. Как сам столик стоять остался — не знаю. Тоже видать, магия.
— Не совсем так, — говорю. — Война — это всегда война, сколько бы в ней народу глотку друг дружке не резали, человек десять или миллионы. Там мы со своим Злом насмерть схватились, вы здесь — с вашим. И я… да и остальные наши… с вашим Злом будем теперь драться так же, как там дрались.
— Да я ведь, — вздыхает Леммит, — не о том. Деретесь вы здорово, об этом речи нет. Ты мне лучше, русский, другое скажи. Вы ведь там такие могучие… оружие у вас неслыханное… как же вы допустили, что у вас Зло такую силу набрало?
Горазд господин граф на вопросы. Ну вот что ему отвечать? Это ж, считай, всю теорию излагать надо от Маркса с Энгельсом и далее… а из меня комиссар известно какой. Все больше финкой да автоматом агитирую. Опять же… сболтну чего не того.
— Ваша светлость, — говорю. — Честно — у меня на такие вопросы отвечать ни знаний в голове, ни полномочий на погонах.
— Да я, знаешь ли, догадываюсь, — говорит Леммит и на пустой кубок так обиженно смотрит… чашка маленькая у дитяти. — Но все равно спрашиваю. Вдруг кто да знает.
— Если бы кто знал, — говорю, — по крайней мере, из наших… то сей же миг эти проклятые войны прекратил.
— Может, так. А может, и нет.
Нет, думаю, ему определенно замполит хороший нужен. Для поднятия боевого духа. Раз с этим одна Лера не справляется, то случай серьезный. Клинический, можно сказать. Уж не знаю, с чего это господина графа в такую меланхолию потянуло… разве что это у него похмелье такое?
— По второй?
— Ага, — киваю, а сам лихорадочно соображаю — литр во мне уже есть плюс утреннее. От части, правда, по дороге избавился, но… правда, у них тут с этим делом проще некуда. Я, пока по лагерю шел, не только парней за этим занятием наблюдал, но и… противоположный пол.
Повезло. Только Лера снова кубки наполнила, как на горизонте мой старый друг Яго нарисовался. А с ним еще один — парень лет под тридцать, а может, и меньше — война-то старит, — высокий, на правой щеке шрам ветвится, и на правую же ногу прихрамывает.
Прохромал он так два шага от входа, вытянулся.
— Десятник Шаркун прибыл, ваша светлость.
Глава 19
Отошли мы от графского шатра шагов с полсотни, и тут я как раз закуток между палатками подходящий приметил. Везде вокруг народ суетится на манер мурашей всполошенных — кроме этого местечка. И причина тому есть, вполне уважительная — запашок оттуда шибает… хороший такой, густой. Это с учетом того, что в остальном лагере тоже далеко не благоухает. Ну да запах, думаю, не пули, пригибаться не надо.
— Давай-ка, — киваю Шаркуну, — отойдем.
Десятник на меня искоса так глянул.
— Как прикажете.
Нравился он мне чем дальше, тем больше. Уверенностью своей спокойной. Другой бы на его месте вокруг нового командира такие фигуры высшего пилотажа выписывал — не всякий истребитель уследит.
Подошли к закутку. Я один раз носом повел — нет, чувствую, переоценил свои силы. Не выйдет тут постоять… долго. Не знаю уж, как в соседних фургонах это амбре переносят, но мне без противогаза совсем неуютно стало.
— Извини, — говорю. — Еще чуть пройдем.
А вот тут он улыбнулся. Первый раз за все время.
— Как прикажете.
— Орлы-то твои, — спрашиваю, — то есть наши, где?
— Их с самого рассвета на учебу погнали. Десяток лиг туда, десяток обратно, да поединки учебные. К вечеру приползут.
— Я бы тоже с ними отправился, — продолжает Шаркун, — да нога от этой сырости разошлась.
— А что, — спрашиваю, — лошадь по штату не положена?
— Не знаю, как «по штату», — отвечает он, — а простым десятникам не положена.
— Ясно.
Вообще-то я думал с пряником подождать. Приглядеться поближе для начала… прокачать… а с другой стороны, кто мне, если что, помешает его обратно разжаловать, как не оправдавшего доверия.
— Вопрос, — говорю. — Как у вас тут присвоение очередного звания обставляется? Непременно церемония с мечами и фанфарами или просто свиток с печатями в канцелярии сварганить?
— От случая зависит. Тонкий…
— Тогда, — говорю, — будем считать, что вам, товарищ старший десятник, как раз такой случай
