здесь, в доме, потому что он приносит в дом молоко. Придётся послать за книгой Марью Семёновну».
Вечером, когда дети уснули, взрослые устроили родительское собрание, на котором Вася изложил все свои соображения. Все с ним согласились. Кроме Марьи Семёновны, которая поначалу пыталась возражать, что, мол, её воспитывали без книг и ничего плохого не случилось, но Вася на это твердо возразил:
– Если бы вас, Марья Семёновна, воспитывали по книгам, может быть, ваши малыши лучше вас слушались бы!
Марье Семёновне пришлось признать, что дети её не слушаются. Михеева маленькие сороконожки уважали за молоко, Антверпена побаивались за крепость жёлтого клюва, который, впрочем, он никогда не пускал в дело, к Васе проявляли полное равнодушие за его сидячий образ жизни, а мать действительно ни в грош не ставили.
Наутро Марья Семёновна встала раньше всех и тихонько, чтобы не разбудить малышей, собралась в город, в библиотеку. Ползла она не очень быстро, дорога была ей незнакома, путешествие обещало быть долгим и трудным.
Глава 8
М алыши, проснувшись, отсутствия матери не заметили, съели большую кастрюлю каши, чуть не утопив при этом одного из братьев в кастрюле. Съевши кашу до дна, они хорошенько облизали и братца. Потом они выползли из дома, и, сколько им Вася со своего подоконника ни кричал вдогонку, что надо умыться и почистить кастрюлю, ни один не обернулся. Одни легли на самом пороге, на солнышке, другие расползлись по дорожкам. Некоторые остались дома: немного играли, немного дрались.
После утомительной ночной работы пришёл Михеев с бидоном молока.
Молоко ему не задаром досталось: он ни минуты не спал всю ночь, охраняя от мышей амбар.
Михеев поставил бидон на стол и пошёл спать. Всё последнее время он недосыпал, а для котов недосыпание хуже, чем недоедание.
Только кот забрался на печку, сороконожки влезли на стол и устроили около бидона возню: одни хотели его подвинуть, другие – наклонить, третьи влезли на ручку бидона и повисли на ней, как гроздь винограда. Бидон немного покачался и опрокинулся. Сороконожек это нисколько не огорчило, они стали пить молоко со стола, купаться в нём, брызгаться, а один, самый умный, соображал, как бы запустить в молочной луже кораблик с белым парусом….
Вася на окошке напрасно надрывался – его не слышали. Шум, поднятый сороконожками, разбудил Михеева. Он страшно огорчился, увидев пролитое молоко, хотел задать им трёпку, но вспомнил о своём несчастном детстве и сдержался.
– Ты, Васенька, прав, без книжки тут не обойтись, – сказал он столетнику. – Раньше они меня хоть немного слушались, а теперь подросли и совсем перестали…
И Михеев принялся за уборку. А сороконожки побежали во двор и помогать не стали.
Дело шло уже к вечеру, а Антверпен, улетевший рано утром за зерном на дальнее поле, всё не возвращался. Дети требовали каши, Михеев накормил их какими-то домашними остатками и уложил спать. Теперь Михеев и Вася очень беспокоились, не случилось ли с Антверпеном чего плохого. До самого утра просидел Михеев на подоконнике рядом с Васей, глядя в тёмное окно. Ни Марьи Семёновны, ни Антверпена.
«Погиб, погиб наш друг», – совсем уж было отчаялись Вася с Михеевым.
Но Антверпен не погиб, хотя неприятность действительно случилась. Он набил полный рюкзачок зерном, хотел взвалить его себе на спину, но сделал неловкое движение и вывихнул крыло. Лететь он теперь не мог. Он, конечно, давно бы добрался до дома, если бы был порожняком, но ему было жаль бросить набитый зерном рюкзачок, поэтому он еле-еле ковылял по дороге, толкая перед собой зерно для сороконожек. Только к вечеру следующего дня добрался он до дому. Он был весь в пыли, крыло волочилось по земле, клюв раскрыт, он еле дышал.
– Живой, голубчик ты наш! – прошептал Вася.
Михеев, втянув поглубже свои острые когти, прижал друга к груди. Кошачье и воробьиное сердца бились в лад.
А жестокосердые сороконожки, поужинав, продолжали свои мелкие драки и глупые игры и на чужие страдания не обращали никакого внимания.
Вася и Михеев принялись за лечение Антверпена. Вася велел аккуратно отрезать самый толстый из своих листков и привязать к больному крылу. Михеев растопил печь и поставил на неё ведро с водой из бочки, чтобы обмыть Антверпена – у него от пыли и грязи все перья слиплись. Когда вода закипела, случилось ещё одно несчастье: Михеев поскользнулся на яблочной кожуре.
Обычно все поскальзываются на банановой кожуре, в крайнем случае на апельсиновой, но где их взять в нашей средней полосе, где не растут ни бананы, ни апельсины, а до магазина очень далеко. С яблоками дело тоже обстояло не блестяще, но как раз накануне Михеев сам же побаловал деток и принёс полтора килограмма яблок белый налив. Вот сороконожки и разбросали по полу яблочную кожуру – другой-то не было.
Так и произошло несчастье: Михеев поскользнулся, кастрюля с кипятком выпала из его лап, и он обварился с ног до головы. Он издал дикий вопль и запрыгал по всему дому от ужасной боли.
Теперь, когда Михеев нуждался в лечении гораздо больше, чем Антверпен, воробей совершенно забыл, как отвратительно он чувствовал себя всего минуту тому назад. И он взялся за лечение кота: расстелил чистую простыню, уложил на неё стонущего Михеева и стал его обмазывать соком столетника. Вася только подставлял всё новые и новые листики, чтобы воробей их отклёвывал и прикладывал к ожогам. И всю эту процедуру Антверпен проделал героически – одним крылом. Второе, с компрессом из Васиного сока, бессильно болталось и только мешало ему.
Вася, сидя в своём горшке, не мог сдержать слез и причитал не переставая – за что ему такое несчастье, почему он родился жалким растением, у которого нет ни рук, ни ног, чтобы помочь своим друзьям в беде. Друзья утешали его как могли: Антверпен говорил, что не встречал ни среди животных, ни среди растений такого образованного и такого благородного существа, а Михеев сквозь стоны слабым голосом сказал, что он особенно любит его именно за то, что он растение и что его зелёный цвет такого редкого и прекрасного оттенка, какой не встречается у птиц и животных, даже у африканских: у лягушек, к примеру, противный грязноватый оттенок, а зелёная окраска попугая нестерпимо вульгарна.
