глаза и волновала даже больше, чем на балу. Может быть, причина этого заключалась в том, что в театре дамам приходилось сидеть, и таким образом взорам окружающих являлись не столько их платья, сколько плечи и всё остальное.
- Баня, сущая баня, - сказал Ржевский Давыдову, когда они устроились в партере. - При Петре Великом, говорят, мужики и бабы вообще вместе мылись. Славное было времечко!
- Скажешь, опоздали мы появиться на свет?
- Ничего, мы, гусары, своего не упустим. Но какого черта мы сели в партер? Сверху было б лучше видно.
- Ты собигаешься смотгеть на сцену? - подколол его Давыдов.
- Я говорю о дамских декольте.
- О, ты пгав, это самое стоящее из того, на что следует обгащать внимание в опеге. Декольте... Подумать только, бгатец, что там скгывается - для нас давным-давно уж не секгет. Но всё гавно интегесно!
Ржевский уставился на приятеля.
- Чего, чего?
- Я говогю, столько сисек на своем веку пегевидел, а всё гавно интегесно.
- Не ожидал, Денис, услышать от тебя о женщинах такое... Ну, ладно, ты как хочешь, а я пошел наверх.
Покинув партер, Ржевский заскочил в буфет и пропустил там для бодрости две стопки коньяка. Потом, прихватив бутылку шампанского, перебрался на бельэтаж, где принялся деловито обследовать ложи.
Он открывал одну дверь за другой, наметанным глазом уясняя обстановку. Как назло, одинокие женщины не попадались. Хорошеньких девушек непременно сторожили их родители или близкие родственники - всякие там напомаженные тетушки или дядюшки; при более зрелых дамах восседали их мужья или любовники; даже старухи - и те не страдали от одиночества, окруженные своими внуками и правнуками.
- Бонжур, мадам, - говорил с улыбкой Ржевский, вторгаясь в очередную ложу, чтобы через мгновение, разведя руками, сердито буркнуть: - Пардон, месье, оревуар, - и закрыть дверь.
Странные метания молодого офицера были замечены капельдинером. Служащий остановил поручика в коридоре, когда тот со вздохом разочарования покидал последнюю в этом ряду ложу, где прелестную молодую даму пас увенчанный сединами вельможа.
- Вы не можете найти свое место, сударь? - вежливо осведомился капельдинер.
- Да, любезный, я просто не нахожу себе места! - раздраженно ответил поручик. - У вас всегда такой аншлаг?
- Покажите, пожалуйста, ваш билет, сударь. Я вам помогу.
- Мне сейчас может помочь лишь одно из двух: либо смазливенькая барышня с пухлыми губками и стройной ножкой, либо полная кастрация.
- Простите, что-с?
- Экий ты, братец, тугодум! Кстати, нет ли у вас здесь отдельных кабинетов, где можно было бы раздавить с дамой бутылку шампанского?
Служащий понимающе улыбнулся:
- Ну-у, разве что в уборной.
- Чего? Ты, старый боров, предлагаешь мне, гусару, запереться с дамой в сортире?! - Оскорбленный в лучших чувствах поручик схватил его за грудки. - Хрустальных люстр понавешали, со всей Москвы красивых баб наприглашали - и никаких удобств! Негде с дамой посидеть, кроме как в клозете.
- Ваше благородие, не виноват, отпустите, - бормотал перепуганный до смерти капельдинер. - Я имел в виду артистическую уборную, где артистки переодеваются.
Ржевский тут же ослабил хватку.
- Что? Переодеваются, говоришь? Это хорошо. Объяснишь, как туда попасть - рубль серебряный получишь.
- А...
- А не объяснишь - бутылкой по голове!
И капельдинер выложил поручику как на духу, где расположены артистические уборные.
- Только сейчас там никого нет, - заговорщически добавил он. - Все артистки на сцене.
- А когда появятся?
- После окончания первого действия. Минут, этак, через двадцать-тридцать.
- Я столько не вытерплю!
Ржевский раскинул мозгами.
- Скажи-ка, любезный, а что за фрукт сидит вот в этой ложе, - сказал он, показав на крайнюю дверь.
Служащий осторожно заглянул в ложу.
- Граф Бурёнкин с любовницей, - сообщил он. - Заядлый театрал.
- А жена у него есть?
- Есть. Только он больше всё с другими барышнями приходит.
- Отлично-с! Теперь мне срочно нужны перо, чернила и бумага.
Капельдинер отвел поручика в служебное помещение. Откупорив для вдохновения бутылку шампанского и осушив ее из горла, Ржевский быстро набросал записку:
' Графу Бурёнкину,
совершенно интимно
Ваше сиятельство, довожу до Вашего сведения, что в то время, как Вы услаждаете свой слух в опере, Ваша законная супруга услаждает свое тело в объятиях своего любовника.
Искренне Ваш, Робинзон Крузо'.
Едва Ржевский отложил перо, как из буфета вернулся капельдинер, посланный им за второй бутылкой шампанского и двумя бокалами. Поручик взял у него шампанское и бокалы и отдал ему записку.
- Поди вручи графу. Скажи, что очень срочно.
Капельдинер зашел в ложу. Не прошло и минуты, как оттуда выскочил граф Бурёнкин с вытаращенными глазами и багровыми пятнами по всему лицу.
- Карету мне. Карету! - восклицал он, сжимая кулаки. И убежал куда-то вдаль по коридору.
Наградив капельдинера рублем, поручик вошел в оставленную графом ложу.
- Бонжур, мадемуазель, - сказал он, приложившись к руке растерянно уставившейся на него девушки, которая тем не менее руки не отдернула. - Имею честь, поручик Ржевский!
- Камилла.
- Очень мило.
Поручик еще раз поцеловал ей пальчики и присел рядом.
- Свято место пусто не бывает. Не правда ли, сударыня?
- Ничего не понимаю, - заговорила она, нервно обмахиваясь веером. - Объясните мне в чем дело, поручик. Куда девался граф?
- Он уже не вернется. У него ponos.
- Какой кошмар!
- А, пустяки. Если не возражаете, я постараюсь вам его заменить.
Она лукаво улыбнулась.
- Вообще-то я не то, что бы... а впрочем, почему бы и нет?..
- Ну и чудесно. Предлагаю начать с шампанского. Держите бокалы, а я пока займусь бутылкой.
- Но я не привыкла пить вино с незнакомыми мужчинами.
- Какой же я незнакомый, сударыня? Меня в Москве каждая собака знает. А вы вдруг - нет? Не может такого быть!
- Я слышала о вас, но...
- Никаких 'но', солнышко.
Бесшумно откупорив бутылку, поручик разлил шампанское по бокалам.
- За нашу встречу, - сказал он. - За ваши шелковые плечи... и всё остальное!
Они выпили. Ржевский пожирал Камиллу глазами.
'Как мизинчик оттопыривает, чертовка!' - подумал он и положил ей руку на колено.
- Поручик, вы перепутали, - с улыбкой сказала она, неторопясь допивая свой бокал.
- Что такое?
- Это не подлокотник, а моя нога.
- Да-а? - Ржевский пощупал у себя под рукой. - Пардон, я не подозревал, что у вас такая стройная ножка. Оперся не глядя.
- Что же вы никак не уберете?
- Подлокотник, нога... какая, к черту, разница? - промурлыкал он, целуя ее под ушко.
- Шея, колонна... - с усмешкой передразнила она, прикрывая веером декольте. - Что вам моя шея? Поцеловали бы колонну!
- Колонна холодная, а вы такая горячая...
Он опять тянулся к ней губами.
- Поручик, мы все-таки в театре, - игриво уклонялась она. - Это же храм искусства. Здесь полагается слушать оперу.
- Необязательно. Слышите, как храпят в соседней ложе?
Камилла тихонько засмеялась в кулачок. Поручик снова наполнил бокалы.
- Я хочу выпить за то чувство, от которого хочется петь, - сказал он. - За любовь!
После второго бокала Камиллу неожиданно развязло. И она позволяла Ржевскому целовать себя, сколько душе угодно. Душа поручика была ненасытна.
Нешуточные страсти, кипевшие в их ложе, постепенно стали привлекать внимание публики на противоположной стороне бельэтажа. И вскоре почти все сидевшие там зрители, и думать забыв о представлении, дружно пялили глаза на разбушевавшуюся парочку.
Внезапно под натиском поручика у его дамы выскочила из декольте грудь, и публика ахнула.
Между тем действие на сцене продолжалось, и этот протяжный вздох зрителей артисты отнесли на свой счет. А тенор даже так разволновался, что дал петуха и чуть было не свалился в оркестровую яму.
- Смотрите, на нас показывают пальцем, - говорила Камилла, поспешно пряча грудь обратно.
- Какая невоспитанная публика, - соглашался Ржевский, мешая ей оправить платье. - Что за грудка! Куда вы ее? Ну зачем? Во времена Ренессанса женщины вообще ходили с вырезом до пупа.
- Я тоже не прочь, но, к сожалению, у нас сейчас ампир.
- Подумаешь, вампир, - не расслышал поручик. - Вампир, упырь... Со мною рядом, милая, ничего не бойтесь.
Прикончив бутылку, он устроил Камиллу себе на колени.
- Нет, дайте ножку, - требовал он, пытаясь приподнять край ее платья.
- Поручик, но на нас же смотрят!
- Пускай смотрят, мы не в лесу.
В бельэтаже напротив публика начинала потихоньку сходить с ума.
- Князь, я запрещаю вам смотреть на это безобразие! - повизгивала старая княгиня, вырывая из рук у мужа лорнет. - Это же разврат, besstydstvo, rasputstvo!
В соседней ложе мать ссорилась по тому же поводу со своими молоденькими дочерьми.
- Анна, перестань вертеться! Смотри на сцену, - говорила она, закрывая младшей дочери лицо афишей. Но тогда старшая дочь в свою очередь начинала таращить глаза на противоположную сторону. И мать набрасывалась уже на нее:
- Эмилия, так и знай, я лишу тебя пирожных!
Наконец, обе девицы разревелись, зарывшись лицом в ладони.
-
