меня внимание.
Аарон смотрит на меня чуть дольше, чем того требуют правила приличия. Он тихонько смеется. Я опускаю глаза. Руки у него бледные, тонкие, маленькие, довольно волосатые и в то же время женственные, а под ногтем большого пальца на правой руке застряла красная краска, которую он не смог отмыть.
Зимний вечер в начале января. В тот год Жюли исполнилось тринадцать, а мне десять. Я иду по улице Якоба Аалса с тяжелым ранцем за плечами, уже стемнело. Метет метель, снежинки кружатся у лица — белые, прозрачные, мокрые, почти неосязаемые.
Я подхожу к дому и вижу их, детей с воздетыми к небу руками. На балконе четвертого этажа стоит Жюли, одетая в красную ночную рубашку с длинными рукавами. Ее длинные светлые волосы развеваются на ветру, вокруг нее падает снег — не на нее, а вокруг, словно образуя вокруг нее снежный ореол. Красная девочка в снежном замке, подумала я в тот момент.
По мере моего приближения детские лица становятся все отчетливее. Это девочки и мальчики из соседних квартир и из класса Жюли.
Жюли стоит на балконе и плавными размашистыми движениями бросает свои вещи детям, стоящим внизу. Она выбрасывает свою старую куклу с большими голубыми глазами из стекла, ту, что умеет моргать ресницами; кукла кружится в воздухе и мягко приземляется на землю; сверкая голубыми стеклянными глазами, кукла произносит «у-а». Жюли выбрасывает красный транзисторный приемник, все свои пластинки, книги, платья и свитера, она выбрасывает даже маленькое золотое сердечко, которое носит на шее, — папин подарок.
Дети кричат и улюлюкают, они бегают туда-сюда под окнами, собирая все подряд.
— Еще, Жюли! — кричат дети. — Пожалуйста, ты такая добрая. Еще! — кричат они.
Сначала я молча стою и смотрю. В голове у меня вертится мысль: «Карин, надо что-то делать, сделай что-нибудь. Не может же Жюли вот так запросто выкинуть с балкона все, что у нее есть».
Я поднимаюсь на четвертый этаж и вхожу в квартиру. Три девочки и толстый мальчик с пушком над верхней губой следуют за мной. Вверх по лестнице, в дверь, прямиком в комнату Жюли.
Три девочки и мальчик оглядывают комнату.
— Привет, — говорит Жюли.
— Привет, — отвечают дети.
Одна из девочек видит на книжной полке папки с комиксами.
— Ты их выкинешь? — спрашивает девочка, принимаясь листать комиксы.
— Не знаю, — говорит Жюли.
— Ну пожалуйста, — просит девочка.
— Я не знаю, — отвечает Жюли.
— Ну зачем они тебе?
— Хорошо, — говорит Жюли. — Иди вниз, я тебе их скину.
— Договорились.
Я выхожу из комнаты, спускаюсь по лестнице, иду на улицу.
Жюли опять кидает с балкона все подряд.
Дети бегают туда-сюда.
— Стойте! — кричу я. — Не надо! Пожалуйста, прекратите! Это не ваши вещи, это вещи Жюли! — кричу я, пытаясь вырвать пластинку и тряпичного кролика у большой толстой девочки. Но девочка крепко вцепилась в добычу. Свободной рукой она больно бьет меня в живот и сбивает с ног.
Пошатываясь, я встаю, перевожу дыхание и пытаюсь повалить ее в сугроб. Но девочка уворачивается и убегает.
— Пожалуйста! — кричу я, мои ноги утопают в глубоком снегу. Снег лезет в глаза. Снег налип на руках. Снег набился в сапоги. — Не надо, пожалуйста, это не ваши вещи, это вещи Жюли!
По старинному обычаю Анни с Ингеборг приглашают гостей к столу. Ингеборг ходит с гонгом, Анни ударяет в него. В каждой комнате — чтобы слышали все.
— Дайте мне руку, — говорю я дяде Фрицу, который совершенно неподвижно сидит в ярко-красном кресле.
— Я неважно себя чувствую, — отвечает дядя Фриц.
— А вы хотя бы попробуйте почувствовать себя хорошо, — предлагаю я.
— Я стараюсь, стараюсь, — говорит дядя Фриц, держась за живот.
Празднично накрытый длинный стол тянется через две большие гостиные: белые скатерти, красные розы, начищенное старинное серебро, расписанный вручную фарфор, собственность Ингеборг: розетки, тарелки, сервировочные блюда, — все красное. За столом тридцать семь человек, гости ищут свои места, Аарон находит свое, садится рядом со мной — теперь все в порядке.
Тамада встает и позванивает вилкой по бокалу.
Я забыла представить вам свадебного тамаду, дядю Роберта.
Дядя Роберт, папин старший брат, считается единственным по-настоящему образованным человеком в нашей семье. Говорят, он прочитал невероятное количество книг — так много, что знает ответы почти на любой вопрос, который только может прийти в голову. Тетя Сельма, разумеется, утверждает, что все это чистой воды обман, что он вообще ничего не читал, кроме нескольких книжек с цитатами и новостей культуры в газете «Дагбладет». Дядя Роберт говорит, что сегодняшний вечер станет памятным для всех нас. Он рассказывает про меню сегодняшнего ужина и про то, что если кто-то хочет произнести тост, надо просто подойти к дяде Роберту и сказать, а он запишет это в своем листе, где значатся застольные речи. «Помните, — продолжает он, — 'стол — единственное место, где в первые минуты никогда не бывает скучно', — так говорил философ-гурман Брийа-Саварен, живший во Франции в XVIII веке. Ваше здоровье!»
Я чокаюсь с дядей Фрицем, затем поворачиваюсь к Аарону и чокаюсь с ним, думая о том, что мы придем к согласию прежде, чем подадут десерт.
Кухонные двери с треском раскрываются, и в гостиную входят две высокие стройные женщины в красивых красных платьях; обе держат в руках большие подносы.
— Закуска, — говорит дядя Роберт и снова встает, словно смакуя слово «закуска». — Закуску надобно не проглатывать, а вкушать не торопясь, — говорит он. — Закуска не должна насыщать, она лишь разжигает аппетит, заигрывает с ним. Закуска, друзья мои, в действительности, единственное блюдо, которое удовлетворяет желание, но не гасит его — чего, к сожалению, нельзя сказать о браке.
Дядя Роберт прокашливается.
— Я хотел бы напомнить вам историю о моем друге Лукулле, — продолжает он. — Римском полководце, гурмане и ценителе искусства и жизнелюбце. Говорят, однажды он преподнес своим гостям блюдо из девяноста девяти язычков жаворонков. А когда одна из приглашенных, ужаснувшись такой жестокости, сказала, что убивать столько жаворонков ради одного обеда бесчеловечно, Лукулл ответил: «Но убивать их никто не собирался. Просто они не будут больше петь». Ваше здоровье!
Я еще раз чокаюсь с дядей Фрицем и с Аароном. Затем с Арвидом, который сидит напротив меня.
Арвид говорит громко и без умолку.
Торильд сидит в другом конце стола и боязливо посматривает на Арвида: пожалуйста, Арвид, не пей слишком много, — словно бы просит она. Арвид поднимает бокал и кричит: «Ваше здоровье! За тебя, Торильд, старая сучка!»
