Наконец сквозь редеющие стволы начинает мерещиться слабый просвет. Клены и березы неохотно расступаются, низенькие синие елки пятятся в стороны, выпуская нас из молчаливой, задумчивой чащи на заснеженную поляну, похожую на фарфоровое блюдце, оброненное среди дрожащих на морозце деревьев. Где-то поблизости грохочет электричка. Слышится визгливый гудок товарняка. Совсем рядом, за рощей молодых осин зазывалы гнусят в громкоговорители. Ветер приносит из города волнами запахи заводской кислятины, ржавчины и гари. Налетая порывами, он гнет деревца, срывает с них белые погоны, осыпает лицо колючими ледяными осколками. Насупленное небо, дрогнув, начинает моргать. И вот уже на плечи волшебнику, на старую коробку из-под люстры, покачиваясь из стороны в сторону, плывут огромные снежные хлопья. Возмущенно воткнув палку в сугроб, целитель московских птиц приставляет руку козырьком ко лбу, оглядывает низкие дымные облака, командует: «Отставить снегопад, не до него сейчас! Вечер близится, нагоняют нас сумерки. Шевелись, пропащий, не успеваем. А мы должны все проделать засветло, торжественно и чинно».
Хорошенько зачерпнув валенками, Василь Василич в три прыжка пересекает поляну, локтем отпихивает снег, на глазах превращая сугроб в черный от сырости деревянный стол. Запыхавшийся волшебник опускает на него подмокшую по краям коробку, рядом командует поставить клетку. Вокруг ни души, но где-то совсем близко лают собаки. Нетерпеливо отшвырнув палку и начисто забыв про скрутивший его радикулит, неутомимый мастер-Погодник, приплясывая, утаптывает снег вокруг стола. Отдышавшись и утерев лоб большущей клетчатой тряпицей, он извлекает из кармана горсть пшена, бросает в клетку нахохленным синицам. Хитровато прищурившись, жестом заставляет наклониться и бормочет на ухо:
– Сейчас научу тебя, сказочник, редкой и необходимой для каждого вещи – отпускать на волю возвращенных к активной жизни и здоровью птиц. Будь внимательным, подмечай тонкости процеца. Точно так же и ты впоследствии будешь самостоятельно распознавать в себе всякие бесполезные блажи, больные и никудышные мечты, хворые мысли. Пресекать их беспорядочное трепыхание, ловить в никчемном полете и выпускать на волю, в небо. Гляди. – Он бережно достает из коробки встревоженную сороку, которая вертится, вырывается и норовит клюнуть своего благодетеля в палец. – Красавица, правда? Моя любимая птица-известие. Сороки всегда приносят что-нибудь на хвосте, надо только угадать, что именно нам сообщается. Эти полезные птицы бесплатно оповещают всех желающих о будущем и настоящем. Полюбуйся на ее пальто – такое сочетание цветов никогда не выйдет из моды. Эта модница-белобока встречена мной в плачевном состоянии две недели назад. Лежала с вывихнутым крылом в небольшом леске возле платформ. Хорошо, что я ее раньше собак заметил, пожалел и упрятал за пазуху. Дома за две недели поставил птицу-известие на ноги ласковыми словами и теплом рук. Бери в коробке вторую, только лови ее уважительно. И держи крепко. Вот! Молодец! Теперь гляди: подкидываешь в небо, разжимаешь руки. Чтобы красавица адаптировалась на свободе и взмыла ввысь – обязательно проговори ей вослед волшебные слова: «Лети, моя маленькая, на все четыре стороны. Будь счастливой, белобока! Неси людям добрые вести, приметы о большом денежном вознаграждении, намеки на скорое продвижение по службе и грибные дожди!» Глянь, как летят обе! И ни одна не упала в снег. Вот их и след простыл. Однажды надо решиться и распознать в себе негодную мечту, злую блажь, ненужную надежду. Пресечь ее, изловить. И бережно отпустить, как этих сорок, в облака. Чтобы они навсегда скрылись из поля зрения. Вовремя забылись и никого не сбили с пути.
Синицы бились в ладонях, безжалостно щипали за пальцы, а потом легко и жадно взмывали в темнеющее небо. Воробьи изо всех сил трепыхались в руках, а потом тоже улетали без оглядки. Сама собой, как обычно, в голове зазвучала знакомая музыкальная заставка, торжественные сказочные фанфары, и на сцену для вручения ежегодной премии за заслуги в области экологии приглашался Митя Ниточкин, отважный защитник природы, внесший огромный вклад в здоровье и процветание московских ворон и синиц. Вручение статуэтки серебряного воробья транслировали в вечернем выпуске «Новостей». Лауреат так же награждался символическим ключом от московских голубятен и на пятилетний срок назначается всенародно избранным Голубятником столицы. Застыв перед экраном телевизора с низкокалорийным эклером в руке, Алена наблюдала церемонию, с каждым ее аккордом становясь все грустнее, все сумрачнее. И наконец, не сдержавшись, роняла на ковер стыдливые слезинки сожаления… Потом один голубь все же упал на середину поляны, в сугроб. Замер и некоторое время сидел, оглушенно пошатываясь, не слыша ободряющих выкриков волшебника, который, будто болельщик с трибун, громко подбадривал: «Смелее! Не дури!» Тогда, опомнившись и встряхнувшись, задумчивый голубь все же взлетел, описал круг над поляной и скрылся в небе над парком.
– Повторяю еще раз, – бормотал маг и чародей, вылавливая из клетки последнюю синицу, – подкидываешь, разжимаешь руки, сам чуть отклоняешься назад, чтобы крылом тебя не хлестнула по лицу. Только жмуриться не надо. Наоборот, во все глаза наблюдай, как птица стремительно рвется в небо. И исчезает в стихии, для которой она предназначена. Эта вот пигалица сидела возле подъезда на дорожке и замерзала окончательно. Я ее подобрал, а соседка-бухгалтерша раскричалась на весь двор: «Зачем же ты птиц больных подбираешь, Василич? Так ведь можно птичий грипп подцепить. И многие другие заразные заболевания. А у нас тут дети, пенсионеры и собаки». Разошлась, раскраснелась. Я уже дома чай пил, а она все шумела у подъезда, супруге моей жаловалась. Смотри, какая пичуга попалась, как отчаянно хулиганит в борьбе за жизнь. Раз так, лети, милая. Видишь, как удирает. Живая и здоровая, взаправдашняя, полная бодрости духа и неукротимой веры в себя.
– А твои-то как дела, птица-секретарь? – кряхтит Дыдылдин на обратном пути, придерживая себя за поясницу, кое-как выбираясь с заснеженной тропинки на главную аллею парка.
– Фигово, Василь Василич, – докладываю я, ковыляя за ним с опустевшей клеткой, притопывая ногами, чтобы сбить снег с отсыревших джинсов и раскисших ботинок, – настроение на нуле. Ничего меня не касается. Ничего не вдохновляет. Свет в квартире три дня назад отключили. Говорят, два пьяных электрика меняли в подъезде проводку, что-то не так соединили, случилось замыкание. Сидим теперь со свиньей в темноте. Ужинаем консервами при свечах.
– В этом я не виноват, – с готовностью оправдывается Дыдылдин. – В мои обязанности входит разгон облаков, установление ясных и безветренных дней, чтоб человечеству лучше работалось и веселее жилось. А в чужие дела я не лезу. Повторяю еще раз: на политику никак не влияю, за происходящее в стране я не в ответе… А чего тебе надо-то, свинопас, помимо электричества и домашнего наваристого борща? Чего тебе недостает? – этот сказочный вопрос задается интонацией всемогущего, который прямо сейчас стукнет ореховой палкой об асфальт, взмахнет клетчатой тряпицей, наладив свет во всем подъезде и организовав обед из семи блюд. Не говоря уж о многом другом. Тогда меня пробивает:
– У меня уже есть старенький мопед Костяна и мятый шлем, украшенный языками пламени. Не хватает новых казаков из грубой ароматной кожи. И чтобы в голенище был вложен нож. Я хочу нестись и чувствовать ветер по широкому полупустому шоссе. Куда глаза глядят, мимо тайги с ее высокими черными елями, кедрами и соснами. Настолько долго, насколько получится, до конца. Чтоб мрачные водители- дальнобойщики бибикали мне вослед умопомрачительными сигналами и отдавали под козырек из высоких кабин фур и рефрижераторов. Тетеньки на остановках, выложенных поколотой советской мозаикой, будут стоять с корзинами в руках, провожая меня тусклыми недоумевающими взглядами из-под нависших бровей. Из глубины тайги за мной будут наблюдать зеленые глаза рысей и небесно-голубые глазищи волчиц. А где- то в чаще, в бревенчатых черных избушках, бабки-шаманки будут толочь кости и сыпать сероватую муку в чугуны с кипящим приворотным зельем, – все это я выдаю со скоростью пулемета и Тарантино. Мой спонтанный рэп приводит лесного колдуна в ужас:
– Постой, ты куда намылился-то, пропащий? Ты что задумал, неразумный? А как же наша рубрика? А как же знаменитый клад, покоящийся в одной из стен дорогой редакции? Как же, в конце концов, сказка обо мне в «МелсХелс», после которой я сделаю тебя счастливым? Не надо ехать в тайгу! Сейчас же отпусти в небо эту негодную блажь, как я тебя только что научил. Там на шоссе колдобины и грязь. Кто-нибудь позвонит по мобильному, ты ответишь, не справишься с управлением, врежешься в столб… В тайге в будущем месяце я устрою метель, – хмуро угрожает он. – Будут снежные заносы. Я нагоню туда тучи, случится повсеместная холодрыга и беспрерывный снегопад, а на дорогах – гололед. Завоет холодный ветер. С крыш посыплются сосульки. Ни один грузовик туда не доедет, а твой мопед и подавно.
– Кто бы сомневался, Василь Василич…
– Не груби, не перебивай старших, – добродушно продолжает Дыдылдин. – Вообще, ты мне друг или кто? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, канючит: – Тогда не езди, пожалуйста, в тайгу. Потом, я не
