мне, что, насколько он понял, в соответствии с японскими верованиями, Каннон одновременно является Буддой, а Будда является богиней Каннон, то есть перед нами божество — Будда, и все эти разные воплощения Будды представляют собой лишь постоянно меняющиеся формы единой сущности, которая скрывается и в каждом из нас. Таким образом, после долгих разговоров со служителем храма Хорюдзи Ханс уже мог и меня просветить в отношении буддизма.
Те впечатления, которые посетитель получает, находясь в храме, принадлежащем к незнакомой религии, не могут не быть ошибочными или, по крайней мере, не могут быть полностью достоверными. Посетителю может показаться, что данный предмет означает какое-то определенное понятие, в то время как для приверженцев этой религии он может иметь совершенно иной смысл. В этом полутемном зале, в котором выставлено столь огромное число статуй, символизирующих Божью милость, было невозможно не осознать, что все религии исходят из предположения о существовании зияющей пропасти между земным и божественным. И для того чтобы они соединились, необходимо через эту пропасть строить мосты, но при этом возникает сомнение, хватит ли наших дерзновенных усилий, чтобы самим воздвигнуть эти мосты, или же строителем таких мостов может быть лишь сам Всевышний, и в этом вопросе, наверное, и заключается главное расхождение между основными мировыми религиями. При этом ни один христианин, по крайней мере ни один католик, не станет отрицать присутствия твердой воли к наведению таких мостов, так что невозможно выйти из храма Санью-Сангендо, не будучи глубоко растроганным. Вечное и неизменное небесное милосердие, воплощенное в многочисленных скульптурных изображениях богини Каннон, вовсе не похоже на то чувство, которое возникает в нас, земных людях, и которое, подобно морской волне, готово быстро схлынуть и оставить после себя на берегу лишь обломки ненависти и жестокости. Это вечное и неизменное божественное милосердие не является органически присущим человеку и, таким образом, не может восприниматься как человеческое, земное, но к этому небесному милосердию мы можем прикоснуться, созерцая фигуру той, кого буддисты называют Каннон. И тогда божественное милосердие начинаешь воспринимать как вечную субстанцию, а то милосердие, на которое способны мы, люди, — лишь отражение небесного милосердия, олицетворяемого богиней Каннон.
Другие храмы, которые нам удалось все-таки посетить в течение этих двух дней в Киото, в городе, где, даже живя месяцами, можно получить лишь поверхностное представление о сокровищах японской культуры, не произвели на меня такого сильного впечатления, как храм Санью-Сангендо. Правда, они тоже показались мне красивыми, притягательными, как, например, итальянские виллы эпохи Ренессанса или старые английские поместья, хотя и на другой лад. Эти храмы расположены в парках, в которых входных ворот как таковых нет, и тем самым храмы как бы органически сливаются с лесом, покрывающим горные склоны, тонут в них; каждый из них, несомненно, жемчужина японской архитектуры. Часть храмов представляют собой очень легкие, воздушные сооружения, например, «золотой павильон», расположенный на берегу маленького пруда с зеленоватой водой и искусственными островками. Под мостиками, ведущими в этом павильон, сверкают золотые рыбки, а среди тростника и ириса на берегу ползают медлительные черепахи. Есть среди них и сооружения, производящие впечатление монументальных, таким представляется храм Киумидзу. Главный храм сооружен на специально сконструированной платформе, установленной над горной расселиной. На каждом повороте дороги, петляющей по парку мимо струящихся водопадов и прелестных лесных озер, можно увидеть небольшие храмы и пагоды, которые разбросаны повсюду среди зарослей бамбука, среди кленовых и хвойных кущ.
Муниципальный местный музей провинции Киото представляет собой просторное, современное, находящееся в идеальном состоянии здание. В нем размещены собрания прекрасных произведений японского искусства, в том числе художественных промыслов, большая коллекция стилизованных культовых скульптур, реалистически выполненные скульптурные портреты знаменитых мудрецов и духовных наставников прошлых времен; это на редкость живые, характерные изображения стариков, безобразных и красивых, каждый из которых демонстрирует свой неповторимый характер. Переходя из одного зала в другой, видишь множество произведений искусства, относящихся к разным эпохам и выполненных в самых разных стилях.
VI
КИОТО и его окрестности являются местом действия потрясающего романа-эпопеи о принце Гэндзи, написанного мадам Мурасаки, где описываются его многочисленные любовные похождения. Создание этой книги относится к периоду между 1000 и 1020 годом, но действие в ней происходит еще на два поколения раньше. Что касается Европы, то она в это время пребывала «во тьме столетий»; у нас, в Норвегии, как раз закончилась эпоха викингов. Описываемая в романе Мурасаки атмосфера во многом напоминает XVIII век в Европе. Больше всего это похоже на «L’Ancien Regime», «старый режим», [56] во Франции или на эпоху короля Густава в Швеции. Главный герой романа Гэндзи во многом напоминает фигуру фаворита Густава III — Густава Маурица Армфельта, [57] правда за исключением того факта, что Армфельт активно занимался военной и политической деятельностью. Хотя писательница и упоминает о занятиях Гэндзи государственными делами, но, как правило, перепоручает это другим, при том что и сама Мурасаки, как женщина, не очень-то и разбирается в этих делах. Героя ее повествования влечет совсем другое: он увлекается природой, искусством и дамами, то есть воплощает умение наслаждаться жизнью в соответствии со старинным японским идеалом. Так же как и у Армфельта, у Гэндзи есть жена, которую он любит, как никакую другую из своих женщин, что, впрочем, не мешает ему, как и Армфельту, бросаться завоевывать каждую встреченную женщину, которая пробудила в нем хотя бы малейший интерес. Описания такого же рода любви, как и в романе Мурасаки, мы встречаем в разных вариациях и с разной степенью выразительности в эротических произведениях «галантного века» в Европе. Это приключения, вызванные любопытством героев в эротической сфере или тем, что автору не хочется останавливаться в описании пикантной ситуации на половине пути, но при этом получается так, что многие из них перерастают в серьезные любовные истории, причем герои и героини этих произведений искренне переживают, изливая потоки слез, попадая в очень запутанные ситуации, пытаясь разобраться в своих собственных чувствах и чувствах своих возлюбленных. Мурасаки отличается удивительной наблюдательностью, описывая всю гамму чувств своих героев. Прошли столетия, и в Европе пробудился интерес к психологической миниатюре. Произведение Мурасаки кажется на редкость современным. Скорее искусство любви, которое она описывает, можно считать вневременным (хотя и не всегда актуальным), но отнюдь не общезначимым, ведь эти любовные истории всегда связаны с жизнью того общественного класса, у которого нет необходимости трудиться, чтобы обеспечивать себе средства к существованию или добиваться определенного социального положения.
Что же касается героинь Мурасаки, то для них главное — обладать красотой, хотя, может быть, еще важнее принадлежать к знатному семейству, а лучше всего быть в родстве с императорским домом, правда это не мешает им считать себя глубоко несчастными. При этом они презирают широкие слои простого народа, как об этом многократно свидетельствует текст романа; да и для самой Мурасаки простые люди как бы не существуют, их жизнь не является для нее настоящей жизнью. Согласно существовавшему в те времена мнению, женщина не может считаться привлекательной, если она не получила соответствующего образования: она должна быть духовно развитой, то есть должна быть в состоянии вести беседу, цитировать по каждому случаю какие-то стихи или самостоятельно импровизировать в стихотворном жанре на ту или иную тему, должна искусно играть на одном или нескольких музыкальных инструментах, кроме того, она должна уметь сочинять и писать каллиграфическим почерком изысканные письма. В романе Мурасаки все люди при императорском дворе, включая слуг, всевозможных прислужников и служанок, даже самого низкого уровня, грамотны, что кажется поразительным, стоит только представить, что японская письменность сама по себе не такое уж простое дело.
Сложная иерархическая система в обществе и тщательно разработанные правила этикета создавали множество проблем и психологических коллизий, среди них то наивное чувство превосходства, которое было присуще столичным жителям по отношению к провинциалам, особенно живущим в деревне; даже когда одна из героинь романа стала императрицей, будучи при этом родом из провинции, она мучается
