Как только мы отъехали от станции, началась бомбежка, и поезд стало трясти, казалось, он вот-вот спрыгнет с рельсов. Стекла в окнах задрожали, но уцелели. Кто-то заметил: «Да уж, не дай бог… Если бы бомба попала на станцию, какая была бы кровавая баня».
На станции Лиллестрём мы выглянули из окон: похоже, аэропорт Кьеллер подвергся бомбардировке, но мы ничего не увидели. Ближайшие к Лиллехаммеру станции Йесхейм и Хауэрсетер стали пунктами сосредоточения войск, здесь было полно солдат. Молодые люди из нашего поезда тоже выходили здесь. На всех станциях кружками стояли люди и обменивались новостями по поводу событий, произошедших в Осло. На перроне станции Хамар мы увидели нескольких наших известных политиков: сюда был эвакуирован наш парламент.
В Лиллехаммер мы приехали поздно вечером, света не было: электроэнергия вырабатывается здесь за счет энергии горных водопадов, а после сухой осени и малоснежной зимы источники воды почти иссякли. Я подошла к своему затемненному дому, там не было никого, кроме горничной, переодевавшей финских малышей. Моя домоправительница, а также владелец гаража, это он обычно повсюду возил нас, умчались в Осло для того, чтобы отыскать там меня и моих сыновей и привезти нас домой в Лиллехаммер.
Финским ребятишкам, которые жили у нас, было: Эльми — четыре года, Тойми — три, а Эйре — два года. В этом возрасте для детей главное — привычка, они были очень рады, что я снова приехала домой и что буду вместе с горничной раздевать их на ночь, как я обычно делала. Услышав гудение самолета и вой сирен, доносившиеся со стороны трикотажной фабрики, я решила спуститься с детьми на первый этаж, и уложить их там. Рядом со мной стояла Эльми, застегивая пуговицы на ночной рубашке, в полутьме я вглядывалась в личико девочки и заметила, что оно неспокойно, вероятно, она вспомнила кое-что из неприятных событий своей жизни. Она — единственная из трех детей проявила некоторое беспокойство: мальчик, Тойми, смеялся у своей кроватки, лепетал нечто похожее на «Пекка Молотовин» и тыкал пальчиком в окно. Эйра, как всегда очень активная, протестовала против того, что ее пытаются уложить спать на диване. Пришлось взять ее на руки и укачать.
Несмотря ни на что, было так приятно сидеть в темноте, вслушиваясь в спокойное дыхание трех малышей. В то же время я не могла отделаться от мысли, что эти дети оказались здесь, чтобы скрыться от бомбежек, но бомбежки настигли их и тут; я просто задыхалась от негодования.
К ночи вернулись моя домоправительница и шофер. Мы выпили с ними кофе, а потом ужинали вместе на кухне при свете крохотной стеариновой свечи, и они мне рассказывали о своей поездке в город. По дороге в Осло они подвезли несколько человек, которые бросились туда искать своих близких. Неподалеку от Осло им пришлось выйти из автомобиля и спрятаться в какой-то канаве, в то время как вокруг падали бомбы. На обратном пути они также взяли с собой несколько человек из Осло, которые ехали к своим родственникам в деревню.
Вскоре появился Андерс, он был молчалив, очень хотел есть и пить. Андерс был готов к скорой мобилизации, осознавая, что враг уже вступил на родную землю, и вступил на нашу землю не без содействия со стороны местных предателей. Сколько было таких предателей, никто не знает. Ведь мы никогда не принимали всерьез наших национал-социалистов. Для обычных, нормальных норвежцев национал-социалистическая идеология — совершенно чуждое явление, и ее сторонники казались многим просто комическими фигурами, особенно когда они шествовали во главе с Квислингом[11] и его «воинством» с их специфическим приветствием; все воспринимали этих типов как придурков. Теперь-то мы склонны верить, что у нас этих национал-социалистов, вероятно, было намного больше, чем мы могли предположить. Очевидно, что та маленькая кучка, которая была на виду, представляла лишь небольшую часть этой своры предателей, этих немецких приспешников, готовых оказывать нашим врагам всяческое содействие в Норвегии. Увы, у нас в стране были тайные доморощенные нацисты, в существование которых многие не могли поверить. И теперь на смену насмешкам над Квислингом и его сторонниками пришла горячая ненависть к ним как к немецким лакеям. С этим чувством может сравниться только отвращение к ним. А оно безгранично.
III
НА СЛЕДУЮЩЕЕ утро я только на минутку увидела Андерса, когда он выходил из ванной комнаты. За завтраком я его не встретила, он уехал, отправился в Йорстадмуен. Чуть позднее он позвонил оттуда и попросил Ханса приехать к нему на велосипеде и привезти его амуницию. Потом мне позвонил оттуда и Ханс, рассказав, что от тамошнего офицера военно-медицинской службы он узнал, что любой желающий может проходить там службу, причем даже не имея специального образования. Ханс со своим товарищем, сверстником, решили записаться в добровольцы военно-медицинской службы в Йорстадмуене. Ханс спрашивал, не сможем ли мы достать для его товарища спальный мешок, сапоги и одежду. К обеду приехал Ханс, забрал вещи и попрощался со мной, сказав: «Ну, пока, мама. Не беспокойся, мы ведь будем санитарами, и здесь нет никакой опасности». В этом я очень сомневалась, но ничего не сказала. Хорошо, что мальчик может принести пользу родине.
В течение двух последующих дней мы надеялись только на мир и не думали ни о какой опасности. При том что теперь оба моих сына, как и сыновья всех наших знакомых по Лиллехаммеру, а также пожилые мужчины, которые покинули свои рабочие места на заводах и в конторах, стали участниками войны. Что касается меня, то хлопот хватало. С нашим невероятным оптимизмом мы, жители Лиллехаммера, считали, что уж сюда-то немцы никогда не придут. Эвакуированные из Осло, из Тронхейма каждый день приходили ко мне за помощью, советом, деньгами, едой, рассказывали о пережитом, приносили разные, порой противоречивые слухи, таким образом, я была в курсе всего происходящего.
Один из беженцев, немецкий священник, бежавший от гитлеровского режима, поселился у меня в доме, правда надеясь, что в скором времени сможет вернуться в Тронхейм. Его «преступление» заключалось в следующем. Когда начались преследования евреев, то в маленьком баварском городке, где он жил, еврейских детей стали выгонять из школ. Будучи же главой католического совета по образованию, он отдал распоряжение, что еврейские дети имеют право посещать католические школы на тех же основаниях, что и все остальные дети, только религиозное образование не является для них обязательным. Кроме того, он совершил погребальный обряд на похоронах одного богатого еврея, который был известен тем, что всегда оказывал большую помощь нуждающимся людям и учреждениям, не заботясь о том, были ли эти люди и учреждения еврейскими, протестантскими или католическими. И в довершение всего прочего, речь на могиле этого человека была им произнесена на древнееврейском языке.
Этот немец, несомненно, был очень хорошим человеком и хорошим священником. Но он был мне неприятен, так как я чувствовала непреодолимую неприязнь ко всему немецкому, а он был супернемцем во всем. И это действовало мне на нервы. С далеким от действительности оптимизмом он предсказывал скорое падение Гитлера, много и нудно рассуждал о древнееврейской грамматике, о процессе трансформации церковной латыни в «кухонную латынь» и так далее. К тому же я была вынуждена ежедневно по множеству раз выслушивать одни и те же не очень тонкие остроты.
День за днем на безоблачном, ярко-голубом небе светило солнце. Снег в моем саду растаял, и финские дети с наслаждением плескались в лужах и валялись в грязи, и всякий раз, когда начиналась воздушная тревога, они оказывались насквозь мокрыми, как котята. У Лиллехаммера не было своей противовоздушной обороны, и немецкие самолеты ежедневно бороздили небо над городом и его окрестностями. К счастью, немецкие бомбардировщики и транспортные самолеты направлялись в сторону Тронхейма, они целились не в нас.
И все же, несмотря на эти самолеты, на грузовики с солдатами, которые каждый день проезжали по улицам города, несмотря на часовых с примкнутыми штыками возле всех общественных зданий, несмотря на снующие повсюду мотоциклы с вестовыми, стояла такая прекрасная погода, что было очень трудно осознать: к нам на самом деле пришла война. Каждый вечер, когда уже темнело, ко мне приходила портниха, которая жила недалеко от станции, она ночевала у меня, потому что мой дом находился далеко от центра города, в маленьком лесочке, здесь было спокойнее. В апреле ночи в Лиллехаммере довольно светлые, я ложилась спать полуодетая, с открытым окном, готовая в случае чего выскочить наружу и
