рыдания с последним, тяжким вздохом прекратятся и она, обессиленная, положит голову ему на плечо.
— Лучше? — тихо спросил он, и Рэйчел только молча кивнула.
Намного лучше. Настолько лучше, что она не может даже передать словами. Это был тот, прежний Габриэль, кумир ее ранней юности, которого она боготворила, обожала в муках первой девичьей страсти, который стал необходимой частью ее жизни с того незабываемого первого момента, когда она вместе с матерью переступила порог дома Грега Тирнана.
— Намного лучше, — шмыгнув носом, пробормотала она. — Благодарю.
— Нет проблем.
Это было сказано уже совсем другим тоном. Изменилось и то, как он обнимал ее. Каждая мышца его сильного тела словно туго натянулась. Сердце под ее щекой стучало уже не так ровно и спокойно, как мгновение назад. Нет, оно бешено колотилось.
И вдруг с ослепляющей ясностью Рэйчел поняла, что не ее порывов он боялся, а своих собственных. Себя он сдерживал, в себе подавлял импульс, изо всех сил стискивая ее в объятиях.
— Габриэль?
Она запрокинула голову и заглянула ему в глаза — и неожиданно время заскользило вспять, в другой день — или в другую жизнь, — когда она посмотрела в эти темные глаза и увидела то, что назвала любовью.
Точнее, она думала, что это любовь; потом, много позже, поняла, как это называется на самом деле. Можно запрятать это ощущение в нарядную упаковку, скрыть за эвфемизмами «желание» или «страсть», но, если называть вещи своими именами, это была все та же первобытная жажда самца.
Однако сейчас перед ним стояла не та легковерная девочка, которой он смог однажды добиться. Теперь она отчетливо видела, что происходит, и это произвело эффект ледяного душа. Больше того, она вдруг поняла, до какой степени сама виновата в происходящем: она позволила Габриэлю разрушить ее оборону, не сдержала клятву, которую дала себе много лет назад. Тогда она пообещала себе, что этот человек больше никогда не причинит ей боль; что, вооруженная ненавистью, она не даст слабины, не допустит ни одной щели в той стене, которую воздвигла вокруг себя.
И вот что-то случилось. В момент слабости она не позаботилась о защите, и только жгучее чувство опасности внезапно отрезвило ее, заставив взглянуть в лицо реальности.
— Рэйчел, с тобой все в порядке?
Она долго молчала. Потом села очень прямо и надела на лицо улыбку.
— Все в порядке.
Голос прозвучал напряженно и неестественно.
Она не рискнула вновь посмотреть ему в глаза и сделала вид, что ищет носовой платок. Слава Богу, сумочка лежала в противоположном углу комнаты. Рэйчел вскочила и почти бегом бросилась к ней.
Потом она долго вытирала глаза и сморкалась, собирая свои основательно ослабленные силы для новой схватки.
— Ты, наверное, захочешь освежиться или, возможно, вздремнуть перед ужином…
Габриэль не шелохнулся. Он продолжал сидеть, неподвижный и молчаливый, словно вырубленная из мрамора древнегреческая статуя.
Очень удачное сравнение — он прекрасно подошел бы для образа какого-нибудь языческого бога. Этот чистый, высокий лоб, прямой нос, мощные скулы — прямо Зевс, или Аполлон, или какой-нибудь легендарный герой, Тезей или Ясон, например.
— Думаю, пора показать тебе твою комнату.
Габриэль устало пожал плечами и провел руками по темным блестящим волосам. От той опасности, которая исходила от него мгновение назад, не осталось и следа; он вдруг показался беззащитным и, вопреки ее фантазиям о греческих богах, вполне земным.
— Вздремнуть — вряд ли. — Он поднялся и неторопливо потянулся. — Извини, мне просто пришлось долго ждать отложенного рейса. Но горячий душ не помешает. Я оставил сумку в холле…
— Тогда Рейнольдс отнесет ее наверх.
Рэйчел с трудом проталкивала слова через внезапно пересохшее горло. Свадьба — это лишь часть неприятных новостей, которые ему придется услышать. Другая часть откроется с минуты на минуту, и Рэйчел сильно сомневалась, что эта новость ему понравится больше.
— Мистер Рейнольдс или миссис Рейнольдс, с которой я уже познакомился?
Полный сарказма вопрос резанул ее.
— Именно так. Они оба работают здесь уже больше года.
— Заменили миссис Кент и Джо?
Рэйчел сразу прореагировала на так и не высказанное обвинение, стоявшее за его вполне невинными словами.
— Они немного состарились, Габриэль. Я знаю, как ты любил их, но тебя слишком долго здесь не было. Все меняется, что делать.
— Я уж вижу, — усмехнулся он. — Что дальше, интересно знать?
Рэйчел почувствовала, как дрогнули колени.
Ей кажется или он действительно следует за ней по пятам и едва не дышит в затылок? Она оглянулась — Габриэль шел на почтительном расстоянии, в паре шагов от нее. Похоже, она ощущает его присутствие независимо от расстояния.
— К чему все это? — Габриэль остановился, едва они поднялись на один пролет. — В конце концов, я знаю этот дом, наверное, лучше тебя — я вырос здесь. Поверь, я ничего не забыл за последние четыре с половиной года и более чем способен сам найти мою…
— Она больше не твоя!
Рэйчел тут же прокляла собственную бестактность. Опять нервы не выдержали, сорвалась в ответ на его «ничего не забыл».
Габриэль застыл, оглушенный услышанным. Его глаза подозрительно прищурились.
— Объяснись! — коротко приказал он.
Рэйчел судорожно сглотнула, отчаянно подыскивая нужные слова и не находя их.
— Если моя комната больше не моя, то чья же?
— Моя! — испуганно объявила она.
Он почти не удивился, как будто именно этого ответа и ждал.
— О, как мило!
В его иронии была горечь.
— Твой отец настоял!
Она знала, как много его бывшая комната значила для него. Это были скорее личные апартаменты, чем просто спальня. Занимавшая всю мансарду, комната была одновременно и гостиной, и даже имела при себе крошечную ванную; а дверь с замком у подножия лестницы обеспечивала полное уединение и невмешательство в личную жизнь.
Габриэль всегда ценил именно это право на одиночество, проводя на своей мансарде большую часть времени, являясь лишь к обеду или ужину и никого не допуская в свое святилище. Он не делал секрета из своей враждебности к Лидии и открыто заявлял, что именно эта связь отца переполнила чашу терпения его матери.
— Поверь, это не моя идея! — Рэйчел пыталась протестовать. — Он приказал ее заново отделать и преподнес мне в подарок на двадцать один год.
Никто не знал, чего ей стоило принять столь щедрый дар: эта мансарда у нее навсегда была связана с Габриэлем и с той ночью, которую она хотела бы, но не могла забыть.
— Я в этом не сомневаюсь, — цинично процедил Габриэль. — Он всегда так поступает… поступал, — поправил он себя с безжалостной точностью. — Просто делал то, что ему удобно, даже если при этом оказывались растоптаны чувства других людей.
— Он не думал, что ты вернешься. Ты же ясно дал понять, что связываешь свое будущее с Америкой. — Рэйчел старалась, чтобы голос звучал ровно.
— В принципе он был прав, — равнодушно проговорил Габриэль, — я не
