— И элегантных, красивых женщин, — парировал Габриэль, скользнув взглядом по ее лиловому бархатному платью.
Взгляд спокоен и холоден, в глазах нет и следа того беспокойного огня, который так испугал ее утром, тем не менее она почему-то сразу ощутила, как подчеркивает дорогая ткань линии ее тела, высокую грудь, округлые бедра. Несмотря на длинные рукава и высокий воротник платья, Рэйчел почувствовала себя голой и пожалела, что не надела что-нибудь другое.
— Отец определенно одобрил бы, как ты следуешь его инструкциям. Эти украшения — твоя собственная работа?
— Эти?
Дрожащими пальцами она коснулась серебряных с аметистом сережек — может, это отвлечет его, наконец, от ее груди? Ей казалось, что с нее содрали кожу и мягкий бархат мучительно царапал нервные окончания.
— Да, это я придумала. На последнее Рождество Грег подарил мне камни, и я разработала весь дизайн.
Еще один щедрый подарок его отца. Интересно, как он прореагирует на это после сюрприза с мансардой? Но Габриэль просто кивнул, медленно отпив вина из бокала.
— Очень впечатляют, — легко проговорил он. — У тебя талант.
Кажется, у них началось что-то вроде светской беседы. В этот момент к ним присоединилась Лидия, и атмосфера сделалась совершенно ледяной. Фразы были официально-любезны и безукоризненно вежливы; темы — исключительно нейтральные, пища — на редкость неаппетитная.
Как только стало возможно, Лидия перестала даже делать вид, что ест. Она торопливо произнесла извинения и удалилась к себе, не дожидаясь десерта. Рэйчел и Габриэль короткое время создавали видимость того, что заняты едой, затем он отодвинул свою почти нетронутую тарелку и бросил на стол льняную салфетку.
— Должно быть, я устал в самолете больше, чем думал. Мне следовало бы принести извинения миссис Рейнольдс за сегодняшнее утро.
— Уверена, она поймет.
Рэйчел была благодарна за возможность покончить наконец с едой. Со вздохом облегчения она откинулась на спинку кресла.
— Честно говоря, в эти дни никто не в восторге от ее стряпни. Кофе?
— Я бы отказался, если не возражаешь. Боюсь, кофеин может помешать крепкому ночному сну. Но я бы выпил бренди, если можно.
— Конечно. Тебе не нужно спрашивать…
Слова застыли у нее на губах. Это уже не его дом, говорил его взгляд, и она чертовски хорошо это знает.
— Наливай сам, — бодро проговорила Рэйчел. — Но прошу простить, если я не присоединюсь к тебе. День был долгий, так что я только загляну к маме и пойду наверх.
Но сначала Рэйчел поднялась к себе, сняла бархатное платье, смыла косметику и облачилась в кремовый с розами шелковый халат, затем осторожно постучала в дверь к матери.
На удивление, Лидия была склонна к разговору, и Рэйчел просидела у нее дольше, чем ожидала. Но едва она прошла темный коридор по пути в свою комнату, ее охватила паника, приморозившая пальцы к дверной ручке, — она не может идти в эту мансарду, слишком много воспоминаний связано с ней, слишком свежи они в памяти.
Шаги Габриэля подействовали как электрический разряд — он вот-вот увидит ее здесь, застывшую, словно заяц, схваченный фарами приближающейся машины. Тряхнув головой, она приказала себе очнуться, быстро проскользнула на лестницу и закрыла за собой дверь.
Она успела вовремя. Сердце еще продолжало неистово колотиться, когда послышались шаги Габриэля, направлявшегося по коридору к себе. Он прошел мимо комнаты матери, и под его ногой скрипнула половица.
«Мы ведь не хотим повторять прошлые ошибки…» — всплыло в памяти.
Если бы ее в свое время спугнула мысль о скрипящей половице, может, они не зашли бы так далеко в ту ночь. Но Грег и мать были в театре, и они с Габриэлем оставались в доме одни.
Воспоминание было так сильно, что Рэйчел замерла, глядя на мягкие кремовые и персиковые тона стен — их выбрала мать, когда заново отделывали мансарду.
Она предпочла бы бескомпромиссно мужской, зеленый с бронзой, декор, который любил Габриэль. Именно такой она впервые увидела эту комнату и такой всегда представляла ее в своих тайных мыслях.
Вообще в его святилище она попала далеко не сразу. Долгое время Габриэль демонстрировал редкую враждебность к Лидии, и, соответственно, к ее дочери.
Но постепенно, медленно все начало меняться к лучшему. Он стал разговаривать с Рэйчел, дошел до дразнящей воображение снисходительности и — по крайней мере так ей казалось — начал проявлять к ней нечто вроде привязанности.
Сама Рэйчел испытала настоящее потрясение, впервые встретив этого высокого, с виду мрачного и в то же время чертовски обаятельного мужчину. Ей, неопытной шестнадцатилетней девушке, Габриэль, недавно окончивший университет и работающий в международной ювелирной компании отца, казался невероятно умным.
Все разговоры между ними были неизбежно короткими и неловкими, потому что Рэйчел, еле дыша от благоговения, спотыкалась на каждом слове и едва могла построить связную фразу. Она до сих пор отчетливо помнит тот день, восемнадцать месяцев спустя, когда все изменилось.
Был день рождения Габриэля, и она набралась смелости и спросила, сколько же ему. Его ответ поразил ее.
— Двадцать шесть? Но ты окончил университет только два года назад. Что случилось? Ты оставался на второй год?
Едва эти слова сорвались с ее губ, ей тут же захотелось провалиться сквозь землю. Но Габриэль, похоже, был настроен благодушно и засмеялся в ответ.
— Ничего себе комплимент, — процедил он. — Нет, есть более пристойное объяснение. Я взял тайм-аут на пару лет между школой и университетом. Работал добровольцем в Африке.
Он назвал страну, раздираемую гражданской войной и полную отчаявшихся беженцев. Только вчера Рэйчел видела по телевизору ужасающий репортаж оттуда. Ей стало не по себе, когда она представила, как он там жил.
— Но там же страшно! Как ты выдержал?
— Было трудно, — лаконично ответил Габриэль. — А что касается, выдержать или нет, то там, знаешь, об этом и не думаешь. Это здесь у нас есть какие-то варианты, можно выбирать; а там у людей просто нет выбора. Они вынуждены выдерживать эти условия, потому что других нет. А я… В конце концов, на короткое время можно выдержать что угодно.
— Но что тебя заставило туда поехать?
Рэйчел даже не пыталась скрыть благоговейный ужас в голосе.
— Тяжелый случай угрызений совести, — последовал ироничный ответ. Он нетерпеливо поднялся и подошел к окну. Темза еще не была скрыта туманом. — Я был молодым, здоровым, ничем не связанным, прекрасно воспитанным. Неожиданно я понял, что лежу на конвейерной ленте — чрезвычайно комфортабельной, выстланной мехом: из школы в университет, потом на работу к отцу, чтобы со временем возглавить семейный бизнес. Ужасно захотелось остановить этот конвейер, соскочить с него, пока не успел привыкнуть. Я хотел сделать что-то стоящее.
— Ты не считаешь ювелирные работы «Дома Тирнана» стоящими?
Он стремительно развернулся.
— Создавать изысканные украшения для кучки богачей? Вряд ли жизнь на земле станет от этого лучше.
— А я была бы рада заниматься чем-нибудь в этом роде! А когда разбогатеешь, как
