казался холодным и даже слегка рассерженным. Тетрадь была закрыта. Генри не упоминал о разговоре, который только что имел с отцом, а мистер Себастиан — ни о каких разговорах с мистером Кротоном. Все было похоже на очередной урок.
— Открой пятерку червей, — велел мистер Себастиан.
Но Генри открыл вместо нужной карты девятку бубен.
— Спрячь туза.
Но карта была ясно видна в щель между пальцами.
— Подрежь колоду.
Он выпаливал слова резко, как машина с неисправным глушителем. Но теперь рука у Генри дрожала, вся колода выскользнула из его пальцев, и карты разлетелись, точно так, как у отца в тот первый вечер. Они были повсюду. Генри бросился на колени и принялся собирать их, оглядываясь через плечо на мистера Себастиана, ожидая, чтобы он что-то сказал, хоть что-нибудь. Но тот по-прежнему молчал. Сидел, откинувшись в кресле и безмолвно сверля Генри взглядом, пока Генри не решил, что все карты собраны.
— Я так много тебе показал, — проговорил наконец мистер Себастиан. — А ты так малому научился.
— Я научился многому. Вы сами сказали, что у меня хорошо получается.
— Ты даже не собрал все карты.
— Нет, собрал. Они все у меня.
— Тройка червей валяется под комодом.
— Нет там ничего. — С того места, где он сидел, мистер Себастиан никак не мог видеть, что под комодом. — Они все у меня. Я сосчитал.
Мистер Себастиан вздохнул и прикрыл глаза, а когда открыл их снова и увидел, что Генри стоит на прежнем месте, упер в него пристальный взгляд, пока Генри не почувствовал, что одной своей необыкновенной силой воли мистер Себастиан побуждает его заглянуть под комод, и он уже знал, что карта находится там, должна быть там, и что он не почувствовал бы этого, если бы ее там не было. Генри опустился на колени и, не видя ничего, распластался на полу. Опять ничего не видя, он пошарил в пыли, пока пальцы не наткнулись на что-то, что вполне могло быть картой, почти наверняка было картой, больше того, было — именно — тройкой червей. Но рука появилась из-под комода пустой, по крайней мере с виду. Хотя он и потерпел неудачу во всех других пассах, трюк с исчезновением карты у него еще мог получиться.
Он встал и сказал, смотря в глаза мистеру Себастиану:
— Ничего там нет.
Генри говорил неправду, и мистер Себастиан знал это, и хотя в тот момент казалось, что это начало всего, что должно за этим последовать: соперничества на всю жизнь, библейского антагонизма, целеустремленной ненависти, — Генри должен был намного повзрослеть, чтобы понять: это началось задолго до того, жизнь назад, и было совершенно неподвластно им. Ни тот ни другой ничего не могли здесь изменить.
— Почему вы не сказали мне? — спросил Генри.
— О чем?
— Про Ханну.
— А что тут говорить? — ответил он так же, как Ханна. Они говорили как будто на одном им ведомом языке.
— Нечего. Да только вы не сказали.
Мистер Себастиан улыбнулся:
— Но это никак не связано с нами. С этим. С тем, чем мы занимаемся. Ты не рассказываешь мне о других вещах, которые происходят в твоей жизни, так ведь?
Но пока в его жизни не происходило ничего, о чем стоило бы упоминать. Каждое утро Генри просыпался с мыслями о том, что происходило в этой комнате.
— Она моя сестра.
— Она не только твоя сестра, — возразил мистер Себастиан. — Как я не только твой учитель, твой наставник. Да, я мистер Себастиан, но я еще и кто-то другой. Например, мы никогда не говорили о том, что я всю жизнь увлекаюсь бабочками.
— Бабочками?
Мистер Себастиан раскрыл правую ладонь, и из нее вылетела дивная бабочка, сине-коричнево- зеленая, сделала круг по комнате, словно что-то ища в воздухе, что-то, что только одна она могла увидеть, и опустилась наконец на абажур, и сидела, закрывая и раскрывая крылышки, закрывая и раскрывая. Из левой руки он выпустил другую. Потом открыл коробку на столике рядом, и из нее вылетели еще три бабочки, за ними еще полдюжины, пока бабочки не заполнили всю комнату.
— Она моя сестра, — упрямо повторил Генри.
— Да, я понимаю. Но теперь все иначе, между тобой и Ханной. Разве не так? Иначе, чем обычно было. Ей я говорю то же самое. Думаю, тут сыграл свою роль Джоан Кроуфорд.
— Джоан Кроуфорд всего лишь собака.
— В этот момент ее юной жизни собака волнует Ханну больше, чем все другое.
— Вы должны были сказать мне.
— Чем все другое, Генри. Даже больше, чем ты.
— Вы должны были сказать мне.
— Часто дистанция между тем, что мы делаем, и тем, что должны делать, очень велика, Генри. Это нам рано становится известно. Или нужно учить тебя и этому?
— Нет, — ответил Генри. — Это я понял. Уже понял.
Мистер Себастиан достал карманные часы, глянул на циферблат и сказал:
— Тогда это всё.
— Всё?! — Этого Генри не ожидал. Надеялся, страшился, но не ожидал сейчас. — Что вы имеете в виду?
— Думаю, на этом мы закончим, Генри. Сегодня был не лучший твой день, далеко не лучший, но теперь ты настоящий маг. В душе — каким и должен быть истинный маг. Мне больше нечему учить тебя.
— Нет. Это не может быть конец.
— Это и не конец. Но остальное ты должен открыть для себя самостоятельно.
Гнев вспыхнул в Генри. Ему хотелось ударить мистера Себастиана. Стиснуть кулак и обрушить на его лицо. Но мистер Себастиан что-то такое сделал, и некая странная сила припечатала ноги Генри к полу. Он только и мог, что стоять и часто дышать.
— Всего одну вещь, — попросил Генри. — Покажите еще одну вещь.
Мистер Себастиан воздел руки и рассмеялся.
— Но мне нечего тебе показать! — сказал он. — Я все отдал тебе! Абсолютно ничего не осталось.
— А первый трюк?
— Первый трюк? — Мистер Себастиан выглядел озадаченным. Откровенно напрягал память. — Первый трюк…
— Тот, когда вы исчезли, — напомнил Генри. — Вы проделали его в первый день. Вы мне его никогда не объясняли.
Мистер Себастиан улыбнулся и, не скрываясь, посмотрел ему в глаза. Все было в этом взгляде: сочувствие, любовь, жалость, гордость. Вот бы мистер Себастиан был его отцом, подумал Генри. Если б мистер Себастиан был его отцом, то никогда бы не оставил его и всегда смотрел на него такими глазами.
— А-а! — произнес мистер Себастиан. — Этот. — Он вздохнул. — Я и забыл о нем. Я собирался показать его тебе. Но не сегодня.
— А когда?
— Завтра.
— Завтра? — переспросил Генри. — Обещаете?
