— единственном, имеющемся у меня, — было жарковато. Мемфис не назовешь крупным городом, поскольку он представляет собой множество маленьких городков, сшитых друг с другом как попало. Гуляю по нему ночью, и мне всегда кажется, будто я забрел на чужую территорию. Даже в таком местечке, как «Устричный бар Джо», злокачественный свет красной неоновой вывески которого сочится в непроглядную тьму, как кровь. Но у Джо меня встречают радушно, как и в другом местечке, и в следующем. Так, навещая соседей, я провожу время.
В любом другом случае я бы рассказал правду всем вовлеченным сторонам. Но не в этом. Я не мог представить, как расскажу Ханне все, что узнал о Генри, или как вернусь в «Китайский цирк Иеремии Мосгроува», разыщу Генри и сообщу то, что узнал о Ханне. Это была моя работа, и я был только вестником. Я обязан был это сделать.
Но не сделал. Вместо этого я просыпался утром, кормил своих кошек, выпивал стакан апельсинового сока, съедал тарелку хлопьев и завершал завтрак чашкой кофе. Потом ехал в офис. Когда я раньше сказал, что имею небольшое сыскное агентство, мне следовало бы уточнить, насколько оно небольшое.
Весь его штат ограничивается мной самим. Больше в нем никого нет. Неплохо было бы иметь секретаршу, чтобы по модной внутренней связи просить ее сделать что-то — принести датскую плюшку или связаться по телефону с миссис Бландерсмит. Но это повлекло бы за собой кое-какие серьезные изменения в моем образе жизни, какие, знаю, я не могу себе позволить. Я приобрел маленький настольный календарь и, отмечая очередной прошедший день, каждый раз говорил себе: вот еще один прошел, когда я не сказал Ханне Каллахан или Генри правду.
К тому времени Ханна звонила мне почти ежедневно. Я не знал, что сказать ей, поэтому не говорил ничего. «Я работаю над этим», — обычно отвечал я грубоватым, замогильным голосом, который явно звучал и не грубо, и не замогильно, потому что она продолжала названивать. Я вскоре даже начал узнавать звонок от нее — с мелодичными переливами — и перестал поднимать трубку. А она ее подолгу не опускала.
Почему это было так трудно, мне, человеку, делом жизни которого было узнавать и рассказывать правду? Все, что нужно было сделать в данном случае, — рассказать то, что я узнал. Но впервые за мою карьеру я не был уверен, будет ли от этого польза. Для любого из нас. Я не думал, будто Генри действительно верил в то, что он убил мистера Себастиана, он лишь хотел его убить. Это было желание всей его жизни. Он сочинил историю, отвечавшую этому желанию, хорошую историю, какую мог бы постоянно пересказывать всякому, у кого хватит терпения выслушать ее, и, если слушатели поверят, может, и он сам начнет верить в нее, каждый раз чуть больше, пока благодаря повторам реальность его жизни потускнеет и на ее месте… на ее месте он увидит что-то еще. В сущности, у Генри Уокера было две истории жизни: в одной он винил себя за то, что убил человека, которого никогда не убивал, в другой — оплакивал смерть той, которая была жива.
Между тем звонки не прекращались.
Я говорил, наверно, полчаса, а потом дал им, Руди, Джей-Джею, Дженни и Мосгроуву, переварить услышанное. Трудно было сказать, что они чувствовали, но все — особенно Дженни — были под впечатлением. Иеремия и Руди покачали головой, глядя в посыпанный опилками пол, а Джей-Джей откусил от плитки табака и принялся жевать. Слышно было, как снаружи переступала копытами лошадь. Чей-то голос: «На следующей неделе, что пристал!»
Первым после нескольких минут глубокой задумчивости заговорил Руди:
— Да, Генри всегда был горазд на выдумки, это уж точно.
— Факт, — подтвердил Иеремия. — Я, например, никогда не верил ни единому его слову.
— А кто верил? — подхватил Джей-Джей. — Хотя до такого додуматься — это слишком. Ни в какие ворота не лезет.
— Да уж, — поддакнул Иеремия. — Куда дальше.
Руди потер свою огромную, в шрамах челюсть и сказал задумчиво:
— А все-таки одно дело выдумщик, а другое — враль. Я не думаю, что он все врал.
— Нет, не врал, — сказала Дженни. — Никогда. Видно было, что она верит в это всем сердцем.
— Не знаю, Дженни, — засомневался Джей-Джей. — Он пробыл здесь почти целый год, пока я не узнал, что он не негр. Случайно обнаружил, зайдя к нему в трейлер, когда он накрасился только наполовину. Говорю, я просто обомлел.
— Но, — продолжал размышлять Руди, — если Генри таки соврал в этом — просто допустим, что соврал, — значит, он никогда не убивал дьявола.
Он взглянул на Дженни. Пепел от сигареты осыпал ей подбородок и грудь, и Руди легко, как перышком, смахнул его ладонью.
— Что значит… — продолжил было Руди и смолк.
— Ты в порядке, Руди? — спросила Дженни.
— В порядке, — ответил он. — Просто думаю.
Джей-Джей засмеялся:
— Я вот не купился на это. Никто не может убить дьявола. На то он и дьявол.
— Джей-Джей дело говорит, — поддержал его Иеремия. — Это исторически доказано. Ни один человек не может убить дьявола.
Глаза Дженни метались между нами. Поскольку это была единственная часть ее тела, способная на какое-то реальное движение, это было равносильно тому, что для другого стремглав пробежать три городских квартала. Это стоило ей большого напряжения, и она выбилась из сил.
Наконец ее взгляд остановился на мне.
— А вы, вы считаете, что он был дьявол? — спросила она меня.
— Джеймс Каллахан? По мне, он не был похож на дьявола. Он любит свою дочь, ведет дневник. Одевается с иголочки.
— Именно так дьявол и маскируется, — сказал Джей-Джей. — Если б он всегда выглядел как дьявол, мы бы знали, что это дьявол. Тогда у нас не было бы с ним проблем.
— Точно! — воскликнул Иеремия и драматически, как профессиональный оратор, понизил голос. — Если б мы видели, как он приближается к нам, мы могли бы сказать: «Изыди, сатана!» Что-то в этом роде. А он хитер, прикидывается другим, кем-то хорошим. Как, например, этот Джеймс Каллахан. — Он замолчал и впал в глубокую задумчивость, достойную сложности сего предмета. Потом очнулся. — Да. Думаю, на самом деле он мог быть дьяволом. Но это не больше чем догадка, основанная на фактах.
— По правде говоря, — подал я голос, — у меня другое мнение. Я считаю, что дьявол тут вообще ни при чем. И Генри никогда не встречал его. Что, если дьявол все-таки существует, то он не появлялся тут последние лет тысячу. Что он понимает: мы начеку.
Никто не смотрел на меня. Моя дешевая мудрость осталась висеть в воздухе.
— Что за чушь! — рассмеялся Иеремия.
— Да еще какая! — прибавил Джей-Джей. — Дьявола нет! Ха-ха-ха.
Руди продолжал сидеть с озадаченным видом. Иеремия и Джей-Джей смеялись и смеялись, а Руди все качал головой, мысли боролись в нем, как атлеты на арене. Он просто не мог поверить тому, что я рассказал. Наконец он вздохнул великаньим вздохом.
— Значит, по-вашему, все, что Генри говорил нам, было враньем?
Мне не хотелось разбивать ему сердце, поэтому я промолчал. Но Дженни, сердце которой уже было разбито, ответила за меня:
— Он не врал. Ты должен понимать, где правда, а где ложь, но Генри этого не понимал. Не понимал разницы.
И тут, по сей день не знаю почему, Руди заплакал. Он пытался удержать слезы, но они хлынули у него из глаз, и он уже не мог остановиться.
— Генри ведь никого не убил? Даже человека?
— Этого я не говорил, — ответил я. — Конечно, он убил кого-то. Просто это был не дьявол и не мистер Каллахан.
— А кого? — взмолился Руди. — Кого?!
Глаза всех присутствовавших в шатре устремились на меня. Джей-Джея, Иеремии, Руди. Я даже слышал ржавый скрип шеи Дженни, пытавшейся посмотреть в мою сторону. Никогда в жизни не было у меня
