воображаемый мир со всем, что им может понадобиться: звездами на небе, прекрасными алыми розами, белым, как снег, боярышником, чарующей музыкой и всем другим, что они могут пожелать, чтобы показать друг другу силу и красоту любви. А тем, кто уже вырос и не влюблен, я завещаю Память…»
Барретт умолк и грустно улыбнулся прокурору.
— Элмо, как бы мы ни расходились, думаю, мы согласимся с этим, правда?
Дункан широко улыбнулся и кивнул.
— Да. Да, Майк. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Элмо. И счастья… нам обоим.
Три четверти часа спустя Майк Барретт приехал домой и нашел у двери огромную бутылку шампанского «Магнум» в подарочной упаковке, перевязанную цветными ленточками.
Барретт открыл дверь, вошел в квартиру и попытался отыскать карточку.
Внутри было темно, значит, Мэгги еще не вернулась. Он включил свет и наконец нашел конверт с белой карточкой.
«Майку Барретту. Поздравляю с заслуженной победой. Советую не забывать мудрость Чарльза Лэмба, который написал: „Тот не адвокат, кто не может стать на обе стороны“. Когда у вас найдется время, я хотел бы объяснить вам свою позицию. Вы можете счесть ее не такой уж неприглядной и невыгодной. С лучшими пожеланиями, Лютер Йеркс».
Барретт порвал карточку и выбросил в корзину для мусора.
Потом посмотрел на бутылку шампанского, награду победителю, и решил оставить ее.
Зазвонил телефон. Майк торопливо снял трубку и услышал голос, который уже никак не ожидал услышать.
— Привет, победитель, — поздоровалась Фей Осборн. — Я только что закончила большой ужин из пяти блюд… и решила позвонить, Майк.
— Очень мило с твоей стороны, Фей.
— Ты оказался отличным адвокатом. Даже отец признал это. Человек, который сумел представить эту грязную книгу чистой, как белый снег, заслуживает и премии Осборнов, и Нобелевской премии. На отца все это произвело большое впечатление. Мне кажется, он почти готов пересмотреть свое прежнее решение в отношении тебя.
— Очень щедро с его стороны.
— Майк, сейчас скажу тебе, зачем звоню. Мне кажется, что мы оба достаточно взрослые, чтобы забыть то, что наговорили друг другу в гневе. Сначала я хотела устроить в твою честь маленькую вечеринку, но потом подумала, зачем ждать чего-то официального и формального? Почему не отпраздновать твою победу сегодня? У тебя, наверное, праздничное настроение. Надеюсь, ты свободен?
Послышался скрип ключа в замке. Входная дверь открылась, и показалось сияющее лицо Мэгги.
Он посмотрел на трубку и крепче прижал ее к уху.
— Извини, Фей, но я занят. Боюсь, что теперь я буду очень занят.
— Понятно… Значит, так. Ничего, попытка не пытка. Au revoir, Майк. Может, как-нибудь встретимся.
— Может, и встретимся, — согласился Барретт. — До свидания, Фей.
Он положил трубку и поднял голову.
— Привет, Мэгги.
Выпив шампанского, Майк Барретт и Мэгги Рассел решили, что слишком устали и слишком счастливы, чтобы ехать куда-нибудь после нехитрого раннего ужина. Сейчас они возвращались через Оуквуд в западный Лос-Анджелес.
На Центральном бульваре Майк сбросил скорость, свернул на Третью улицу и остановился на пустом парковочном месте.
Он открыл дверцу и помог Мэгги выйти.
— Давай немного пройдемся.
Барретт подвел девушку к ближайшему магазину, и они пошли, держась за руки и разглядывая витрины.
Около магазина Бена Фремонта они остановились. Витрина снова была заставлена «Семью минутами», и каждая пирамида напоминала огромный букет цветов. Внутри горел яркий свет, толпились покупатели. Бен Фремонт стоял, как всегда, у кассы.
Из дверей вышли два парня в кожаных куртках. Один достал из сумки книгу, и Барретт увидел, что это «Семь минут». Проходя мимо, парень с книгой сказал приятелю:
— И там, кроме всего прочего, даже есть сцена, где он лижет ее. Без шуток, я на полном серьезе.
Без шуток.
Мимо прошла прилично одетая пара средних лет и тоже остановилась перед витриной.
— Вот она, — сказала женщина. — Все газеты пишут, что это нечто потрясающее. Только не делай такое лицо. Твоя дочь уже может научить кое-чему этого писателя. Дети сейчас совсем другие, и ты знаешь это. Пошли, будь умницей, давай купим ее потехи ради.
Потехи ради.
Они вошли в магазин. Барретт почувствовал крошечный укол тревоги. «Семь минут» будут читать, как другие книги, а она была особенной книгой. Но его беспокойство быстро улетучилось. Никто в демократическом обществе, подчиняясь его законам, не имел права становиться между идеей и зрителями.
Он вспомнил краткий девиз американской лиги авторов: содержание книги, непристойное или пристойное, становится известно только тем, кто прочитал ее. Оно не должно волновать других граждан, которых никто не принуждает читать спорные книги, не может оно беспокоить и государство.
Барретт вспомнил Чарльза Рембара, адвоката, который боролся с цензурой ради спасения слова. «Книги являются средством передачи мыслей, которые не могут быть переданы другими способами… Другие формы выражения могут быть такими же хорошими или даже лучше с точки зрения увлекательности или могут вызывать эмоциональный отклик, но печатное слово остается самым важным средством общения между людьми. Именно на нем основывается наша цивилизация. Любое постановление правительства, направленное на ограничение свободного обращения книг, автоматически угрожает нашему обществу».
Книга не пачка бумаги. Книга — индивидуальность, множество людей, наше общество, вся человеческая цивилизация.
Барретт подумал, что, в конце концов, меняться должно не искусство, а сами люди.
Всегда люди. Для того, чтобы иметь образованное общество, необходим воздух.
Он последний раз посмотрел на книгу.
Невиновна.
Мэгги взяла его за руку.
— Хочешь заглянуть внутрь? — поинтересовалась она.
— Не сейчас. Наконец-то я могу оставить Кэтлин и ее постель. С этой минуты я предпочитаю проводить время с Мэгги.
Она нежно взяла его под руку, и они пошли назад, к машине.
— Знаешь, Мэгги, у нас были наши семь минут. Интересно, что дальше?
— Восьмая минута?
— И девятая, и десятая, и миллионы других минут, о которых нельзя забывать. Они не менее важны, а может, даже важнее.
— Да, о них нельзя забывать.
— Ты не хочешь узнать, какими они будут для тебя и для человека, который тебя любит?
— Хочу, но этот человек должен любить меня так же сильно, как я люблю его, так же сильно, как Касси и Джадвей любили друг друга. И мне нужна не минута, а целая вечность.
— Тяжелый случай, Мэгги. Знаешь, что? Я бы хотел рискнуть.
