небольшие, но идеальные по форме груди, плоский живот, округлые бедра, курчавые волосы на лобке, и у него кружилась голова. Он сидел, утратив способность двигаться и говорить.
— В чем дело, Микель? Тебя смущает моя слепота?
— О господи, нет…
— Вот и правильно. Сейчас мне не нужно видеть, достаточно чувствовать.
Она протянула к нему руки, и Уртадо сорвал с себя трусы, встал на колени и обнял девушку. Он дрожал как в лихорадке, и Наталия почувствовала это.
— Ты весь дрожишь, Микель. Из-за чего? Из-за полиции?
— Из-за тебя, — выдохнул он, прижимаясь к ней еще крепче, чувствуя кожей ее набухшие соски и ощущая, как твердеет его естество.
Губы девушки оказались возле его уха.
— Не беспокойся насчет девственности, — прошептала она. — Я… я уже не девственница. В юности у меня было несколько случаев… Так, ничего особенного, просто детские игры. Но я никогда не занималась любовью с таким прекрасным мужчиной.
— Прекрасный — это не про меня, — сдавленным голосом проговорил Микель.
Наталия пробежалась кончиками пальцев по его лицу.
— Для меня ты прекрасен. Ничего другого мне не надо.
Микель взял руку Наталии и стал водить ею по своему телу. Ее пальцы гладили его шею, волосы на груди, потом опустились ниже.
— Ты молод, силен и прекрасен, — прошептала она прерывающимся голосом.
Теплые пальцы Наталии сомкнулись на его пенисе.
— Ты хочешь меня, — почти беззвучно выдохнула она.
— Да, я хочу тебя, родная, хочу больше всего на свете…
— Тогда люби меня, — прошептала она, откидываясь на подушку и увлекая его за собой. — Люби меня, Микель, дорогой…
Она согнула ноги в коленях и раздвинула их. Микель погладил мягкие волосы на лобке, прикоснулся к набухшему клитору, ощутил влагу, наполнившую сладкую ложбину.
Его член вошел в нее легко и плавно. Микель застонал, и Наталия негромко вскрикнула, выгнула спину, подавшись навстречу ему, и часто задышала.
Она обняла его за плечи, потом ее руки скользнули ему на спину. Он взял ее за бедра, а она подняла ноги и закинула их ему на плечи, полностью открывшись его проникновениям и сделав их еще более глубокими и чувственными. Тяжело дыша, обливаясь потом наслаждения, вздымаясь и опускаясь, они превратились в единое целое.
Уртадо знал многих женщин, он искал в интимных связях физическую стимуляцию и возможность расслабиться. Однако сейчас он чувствовал нечто совсем другое. Раньше у него был всего лишь секс, но с этой юной женщиной он впервые познал любовь.
А потом произошел взрыв — с криками, вздохами и непроизвольными судорогами. И полное расслабление. Они лежали рядом, обмениваясь поцелуями и ласковыми прикосновениями.
Внезапно Микель осознал, что за последние несколько минут Наталия не произнесла ни слова. Присмотревшись, он увидел, что она крепко спит, а по ее лицу блуждает улыбка. Он тоже улыбнулся и с нежностью накрыл ее одеялом.
Затем Микель откинулся на подушку и остался наедине с самим собой. Он не знал подобного покоя вот уже много лет. Гнев и злость, ставшие для него привычными спутниками, исчезли, и сейчас в его душе жила лишь огромная любовь к этой чудесной девушке.
Постепенно в его полусонном мозгу сформировалась мысль о том, почему и зачем он оказался в этой кровати, в этом городе. На поверхность его сознания всплыла огромная, безбрежная реальность.
Ему было очень непросто наложить реальность — даже на очень короткое время — на любовь, которая поселилась в его душе. Ему было сложно вернуть в свое сознание острую ненависть и вспомнить причины, которые привели его сюда. Но всплывшие в памяти ужасные картины из его детства и юности, прошедших в Стране Басков, — убийство отца, лица его мучителей — помогли возродить гнев и жажду мщения.
С чувством огромного сожаления он снова посмотрел на спящую рядом с ним женщину-ребенка. Она была олицетворением непоколебимой и чистой веры в чудесную сказку, которая, по ее глубокому убеждению, могла превратить ее в полноценного человека и вернуть к нормальной жизни. Он же по иронии судьбы оказался обречен на то, чтобы быть врагом этой веры, которая застила глаза его товарищам, заставляя их угодничать перед врагом, превращая их в предателей, способствующих дальнейшему порабощению его народа. Чтобы дать своим собратьям свободу, он обязан уничтожить символ этой веры, однако одновременно с этим он убьет надежду и любовь в душе Наталии.
И все же Уртадо понимал, что должен сделать это.
У него были обязательства перед другой, еще более великой любовью, и ради нее он был готов идти на любые жертвы.
«Ах, Наталия, Наталия, — подумал он. — Когда все закончится и я выйду из этой схватки победителем, постарайся понять меня!»
Но он-знал: она никогда его не поймет.
В голову ему пришла еще одна мысль: если ему придется долго прятаться, может случиться так, что он не сумеет победить. Сейчас город просто кишит полицией, и такое положение может сохраниться вплоть до окончания Великой Недели. Как он сумеет взорвать грот, если у него не будет возможности пронести взрывчатку на территорию святилища?
И тут его осенило. А ведь есть один способ добиться успеха. Если это сработает, то завтра он сделает так, что с Девой Марией будет покончено раз и навсегда.
Без десяти девять утра Мишель Демайо из пресс-бюро святилища деловито шла по площади Четок к Медицинскому бюро. За нею следовали прибывшие в город накануне вечером доктор Поль Клейнберг и его надежная помощница, сестра Эстер Левинсон.
Для Клейнберга это была первая возможность увидеть Лурд при свете дня. Несмотря на обилие церковных скульптур, присутствие инвалидов в колясках и на носилках, а также собственное предубеждение по поводу святыни, приходилось признать, что в солнечный летний день над площадкой, предназначенной для проведения торжественных церемоний, витал пасторальный дух умиротворения и безмятежности.
Доктор Клейнберг и медсестра едва успели на последний рейс авиакомпании «Эр Интер», отбывавший из Парижа, и, когда сходили с самолета в Лурде, там уже царила ночная тьма. Пресс-дама приехала встречать их на машине. Во время короткой поездки до гостиницы Клейнберг из-за крайней усталости даже не удосужился взглянуть на Лурд сквозь автомобильное стекло. Ведь накануне он примчался в аэропорт Орли прямиком из своего парижского офиса, а потом долго летел до этого городка в Пиренеях. В отеле «Астория» на бульваре Грота для них сняли две скромные комнатушки. Позвонив жене Алисе в Нейи, чтобы сообщить ей и мальчикам о своем благополучном прибытии и оставить им телефон, по которому ему можно дозвониться, доктор рухнул в постель и проспал без перерыва девять часов.
Теперь, во время пешей прогулки, Клейнберг заметил, насколько скованно держится его ассистентка. Ему было известно, что родом она из Германии и в детстве рано лишилась родителей, которые во времена нацизма попали в газовую камеру и крематорий. Потому ей было очень нелегко иметь дело с любыми проявлениями фанатизма — политического или религиозного. У самого Клейнберга таких проблем не было. Его родители переехали из Вены в Париж задолго до прихода Гитлера к власти и получили французское гражданство. Он же был рожден французом и, хотя постоянно ощущал приглушенный антисемитский фон, исходящий со стороны определенного меньшинства, не чувствовал себя во Франции чужаком. Это была его страна, его родина. Французская культура была для него открыта во всем своем богатстве, но знакомство с