воспроизведении, было устрашающим. Ей несколько раз хотелось крикнуть: «Хватит! Прекратите!» Но Прю знала, какой будет реакция. У Джеймса возможности прекратить не было.
Время от времени пронзительные вопли Элеоноры и монологи Дарта Вейдера прерывались периодами молчания, заполненными звуком вкрадчивого дыхания — ее дыхания. Она слышала и те паузы, когда отворачивалась от трубки, боясь, что Дик проснется, спустится вниз и обнаружит, чем она занимается. Слышала и звук собственного волнения, в котором страх быть обнаруженной соединялся с ощущением собственного могущества. И сочетание обеих эмоций вызывало какое-то особое хрипловатое шипение, которое теперь было отчетливо слышно на пленке.
Прю пыталась убедить себя, что грубые оскорбления Элеоноры — нечто значительно худшее и непристойное, однако понимала, что ошибается. В речи — что бы ни говорилось — по крайней мере есть одно достоинство: она честна. Но тяжелое дыхание — омерзительно-тяжелое дыхание, подлый выбор труса — вызывало ощущение гадливости. Ей следовало бы заговорить. Почему она ни разу ничего не произнесла?
Потому что не верила тому, что рассказывала ей Элеонора…
Прю вспомнила сплетни, которые распространяла Вера Доусон о том, как Алисе пришлось срочно вернуться из Африки, где она находилась в течение двух лет вместе с Джеймсом, когда Элизабет подцепила в школе воспаление гланд. Конечно, все прекрасно понимали, в чем тут дело. Девица была совершенно неуправляемой и частенько сбегала из дому — в особенности по ночам. И причина ее раздувшегося живота ни у кого не вызывала ни малейших сомнений. Ходили слухи, что Джеймс ничего не знал о ребенке до тех пор, пока окончательно не вернулся из Африки. Это случилось через несколько месяцев после удочерения, и возмущению полковника из-за того, что Алиса позволила Элизабет в очередной раз выйти сухой из воды, не было предела.
Элеонора заявила, что его возмущение доказывает только то, что полковник способен на страшные приступы гнева. В ходе заграничных командировок, как и в любой другой работе, бывают отпуска, и стоило Элизабет сказать, что полковник во время зачатия ребенка находился в Англии, как для Элеоноры все стало ясно. Элеонора сообщила Прю, что Элизабет — человек с самой расстроенной психикой из всех, кого она когда-либо встречала, а подобные вещи не происходят просто так. Кто бы ни вынудил бедную девушку пойти на отказ от собственного ребенка, он запустил в ней страшный механизм депрессии, который со временем полностью разрушил ее личность. И если кто-то сомневается в выводах Элеоноры, ему стоит побеседовать с самой Элизабет. Элеонора ведь с ней беседовала, и подолгу.
Жуткая череда записанных на пленку звонков продолжалась. За каждым звонком Прю следовали два звонка Элеоноры и пять Дарта Вейдера. И Прю вдруг поняла, что ею ловко манипулировали. Элеонора убедила ее, что все в округе поступают так же, как они. Все кругом возмущены тем, что преступление Джеймса осталось безнаказанным. «Девушки» звонили по крайней мере один раз вдень, предпочтительно ночью, чтобы разбудить его. Только таким образом можно отомстить за Алису, говорила ей Элеонора.
Джеймс нажал кнопку «Стоп», и в комнате воцарилась тишина. Прю подняла голову. В первый раз за долгое время она взглянула полковнику в глаза, и краска стыда покрыла ее лицо и шею. «Боже мой, как он постарел», — подумала она. Прю помнила его высоким, стройным красивым мужчиной с обветренными щеками и ясным открытым взглядом. Теперь полковник ссутулился, исхудал так, что одежда буквально висела на нем.
— Ну? — спросил Марк.
Прю прикусила губу.
— Здесь только три человека. Элеонора, я и мужчина. А есть какие-нибудь другие записи?
— Да, их несколько, — кивнул Марк, открывая портфель, лежащий на полу, — но на всех них только вы, миссис Бартлетт и наш «друг», который боится пользоваться своим реальным голосом. В последнее время вы утратили стабильность, но первые четыре недели звонили точно, как будильник, каждую ночь. Хотите, чтобы я подтвердил свои слова? Выберите любую пленку, и мы включим ее для вас.
Прю отрицательно покачала головой.
— Кажется, вас не очень интересует содержание звонков, — заметил Марк, выдержав паузу. — Приводимый в них каталог видов насилия над детьми и инцеста вас не очень беспокоит? Я слушал записи в течение нескольких часов и пришел в ужас. Меня ужасает, что муки ребенка можно эксплуатировать столь бессердечным образом. Меня ужасает необходимость выслушивать приводимые здесь подробности. Но может быть, в этом и состояло ваше намерение? В том, чтобы унизить слушателя?
Прю нервно облизала губы.
— Я… э-э… Элеонора хотела, чтобы Джеймс знал, что мы знаем.
— Знаете что? И пожалуйста, не называете полковника Локайер-Фокса по имени, миссис Уэлдон. Если у вас и было когда-либо такое право, вы потеряли его в тот момент, когда в первый раз подняли телефонную трубку с преступной целью.
Лицо Прю пылало от смущения. Слабым взмахом руки она указала на магнитофон.
— Знаем… это. Мы считали, что преступление не должно сойти ему с рук.
— В таком случае почему вы не донесли на него в полицию? В настоящее время в судах рассматриваются случаи изнасилования детей, имевшие место тридцать лет назад и более. Полковнику грозило бы длительное тюремное заключение, в случае если бы ваши обвинения подтвердились. — Марк немного помолчал. — Возможно, я недостаточно умен для понимания подобных вещей, но для меня совершенно непостижима логика, на которой основаны ваши звонки. Вы изо всех сил стремились сохранять их в тайне. Даже ваши мужья ничего о них не знали. Но чего вы добивались? Может, это был шантаж? Вы хотели получить за свое молчание какие-то деньги?
Прю охватила паника.
— Я ни в чем не виновата! — выкрикнула она. — Спрашивайте обо всем у Элеоноры. Я ей говорила, что все это неправда… Но она настаивала на проведении кампании за восстановление справедливости. Она сказала, ему звонят все девушки из гольф-клуба… Я думала, там должны быть десятки звонков… В противном случае я просто не стала бы звонить.
— Но почему только женщины? — спросил Марк. — А мужчины?
— Потому что мужчины были на стороне Дже… полковника. — Прю бросила виноватый взгляд на старика. — Я всегда чувствовала, что здесь что-то не так, — попыталась она оправдаться, — вы ведь слышали, я ни в чем его даже словом не обвинила… — Доводы ее иссякли, и Прю замолчала.
Джеймс поднял на нее глаза.
— В самом начале, до того как я установил автоответчик, были один или два звонка, — сказал он. — Они очень походили на ваши… Тоже долгое молчание в трубку… но мне так и не удалось узнать номера, с которых звонили. Полагаю, это был кто-то из ваших друзей, кто счел, что единственного звонка достаточно для исполнения долга. Вам следовало бы спросить у них. Люди редко поступают так, как их просят, если только подобное поведение не доставляет им удовольствия.
Стыд уступил место чувству унижения. Звонки были такой приятной тайной в небольшой группке, которую ей и Элеоноре удалось сформировать вокруг себя. Кивки и подмигивания… Рассказы о том, как Дик вышел в туалет посреди ночи и чуть было не споткнулся о нее в темноте, когда она сидела у телефона. Какой же дурой она оказалась, послушно, с собачьей покорностью выполняя все требования Элеоноры, в то время как остальные подружки держались в сторонке, не желая запачкаться. Но ведь никто бы никогда и не узнал. Если бы план Элеоноры «выкурить Джеймса» сработал, вся заслуга принадлежала бы им.
В голове Прю молотом стучали воспоминания о том, что ей сказал Джек: «…жуткий позор ваших звонков бедному старику… единственный человек, который верит твоим россказням — эта полная идиотка Бартлетт…»
Неужели ее подруги думали точно так же? Неужели она внушала им такое же отвращение и недоверие, как и собственной семье? Прю прекрасно знала ответ на вопрос, и последние остатки чувства собственного достоинства излились из нее крупными слезами, которые покатились по жирным щекам.
— Для меня в тех звонках не было никакого удовольствия, — выдавила она. — Я просто пересиливала себя… И я всегда очень боялась.
Джеймс поднял руку, словно собираясь отпускать грехи, но Марк опередил его.
— Напротив, вы получали огромное удовольствие от того, чем занимались, — резко и грубо бросил он ей в лицо, — и если бы мне удалось настоять, полковник уже давно привлек бы вас к суду. Вы покрыли
