Рик понимал, что Солли говорит не только о мэрии, но еще о Таммани-холле.[76] И об О'Ханлоне. И о Салуччи с Вайнбергом в их логове на Мотт-стрит, да и о других гангстерах, что мечтают выдавить Солли с его территории на городской окраине.
— Более того, — продолжал Горовиц, — у них есть деньги, им есть что тратить, особенно на лотерею! Игру каждый любит. И я всем даю поиграть. — Он гулко ударил себя в грудь. — У меня широкая душа! — объявил он. — Гои, что они понимают? Они собственных детей в грош не ставят, а к цветным относятся еще хуже. А я нет. Я ко всем отношусь одинаково, пока не докажут, что не заслужили.
Подпольная лотерея была одним из самых доходных и, возможно, самым простым из его предприятий: простаков хоть палкой отгоняй. Игрок выбирает номер от одного до 999 и делает ставку, обычно полдоллара. Выигрышным номером лотереи становятся три последние цифры суммы ставок на заранее оговоренном заезде на сегодняшних скачках; суммы публикуются в газете, так что всякий может узнать, что выиграл. Победившая ставка должна приносить 999 к 1, но, с учетом накладных расходов и накрутки, реальная выплата вполовину меньше. Впрочем, это нисколько не мешало людям делать ставки.
Цветные мальчишки в кепках приветственно кричали Солли, пока он торжественно шествовал по улице. Время от времени Солли с Риком примечали особенно хорошо одетого чернокожего, в коротких гетрах, а иногда и при монокле — за ним стайкой, блестя глазами, вились мальчишки. Эти чернокожие были Соломоновы букмекеры, большие люди в здешних местах, способные позволить себе самые изящные вещи, доступные негру.
— Видишь, — сказал Солли. — Они знают, что я честен. Я выплачиваю, пятьсот к одному.
— Но шансы-то 999 к одному, — осмелился возразить Рик.
— Это не моя забота, — ответил Солли. — По правилам выигрыш — 500 к одному; я так и плачу. Не 350 к одному, не 400 к одному и даже не 499 к одному. Пять сотен и ни центом меньше. Я не обдуриваю их, как Салуччи; я не подчищаю циферки, как Вайнберг на своем насквозь фуфлыжном ипподроме в Тимбукту. Я не ловчу с ними, и у меня все ровно. — Он рукой обмахнул Леннокс-авеню, благодарно наблюдая, как мужчины приподнимают перед ним шляпы. — Видишь? — взревел он. — Все любят Солли Горовица! Большого гарлемского рабби.
Когда Солли утвердился в этой части Гарлема, ему пришлось соперничать с грозной личностью — Лилли де Лорентьен, гаитянской колдуньей-вуду, увешанной бусами и браслетами; Лилли держала в своих руках всю игру для цветных. Трения начались сразу и не прекращались, пока несколько парней Лилли не нырнули в Северную реку[77] с цементными башмаками на ногах; враги заключили нестойкое перемирие, Лилли уступила большую часть территории, но сохранила положение в обществе. Шептали, что Лилли и Солли скрепили сделку в стогу сена, но наверняка никто не знал.
Соломон Горовиц поверял душу Богу и — раз в сто лет, да и то по принуждению — миссис Горовиц. Поистине веровал он лишь в свой шпалер, всегда хорошо смазанный, да верный глаз, никогда не упускающий цели. Это способствовало благополучию, да и самому существованию Солли, но давало и дополнительную выгоду: великолепно сдерживало популяцию окрестных крыс. Горовиц ненавидел крыс, двуногих и четвероногих равно.
За полгода Рик Блэйн вырос из зеленого новичка в одного из самых доверенных советчиков Горовица. Его быстрое продвижение в банде возмущало, кажется, только Тик-Така: остальным хватало ума понять, что Рик и толковее их всех, и храбрее. Головорезов у Солли навалом, и первый головорез — Шапиро. Тик- Так попадал в крысиный глаз с двухсот футов — умение, весьма полезное в окрестностях Пяти углов, где он вырос. Как телохранитель босса Тик-Так одно время лелеял большие надежды по части преемства. Но пока-то боссом оставался Солли, и после него место займет тот, кого Солли укажет. Солли знал, что это будет не Тик-Так. В глубине души Тик-Так тоже это знал, и ему это не нравилось.
Алкоголь, учил Солли Рика, сам по себе, может, и зло — «я могу пить, могу не пить, но ты выпивку оставь», — но питием и искусством пития молодому человеку можно не без выгоды интересоваться или даже извлекать из него довольно интересную выгоду. Так что в дополнение к другим своим прибыльным предприятиям Солли владел и управлял сетью «точек», «шалманов», погребков, таверн, салунов и пивнушек по всему Верхнему Манхэттену. А еще Горовиц держал сеть прачечных, по большей части в Бронксе, где всегда легко обменять грязные деньги на чистые, где утюжили фартуки его барменов и время от времени можно было обеспечить исчезновение особо неудобного трупа в чане с щелоком.
Едва ли не единственная противозаконная деятельность, которой не было в империи Чокнутого Русского, — девочки.
— Сутенерство, тьфу! Пусть им итальянские мартышки занимаются! — возмущался Солли, когда кто- нибудь из парней помоложе спрашивал, почему босс не занимается дамочками, как Салуччи. То был исчерпывающий ответ, по мнению Горовица, но не по мнению молодых гангстеров: кому-нибудь из мальчиков постарше приходилось отвести малого в сторону и объяснить, что когда-то, много лет назад, только приехав в Штаты и не умея найти иного способа прокормиться, Солли пас несколько отборных девочек — из тех, что были готовы на все, приехав в Америку и обнаружив, что обетованная земля — это швейная мастерская на Аллен-стрит, где по восемнадцать часов в сутки гнут спину и мать, и отец, и вся родня.
Потом пришел «сухой закон», и с девочками было, слава богу, покончено.
Рик любил ночные клубы, которые Горовиц понатыкал по всему городу, роскошные заведения, где можно водить знакомство с шикарными людьми, слушать джаз и глазеть на самых прекрасных женщин Нью-Йорка — и все это за цену одного стакана. Но вздутую цену, конечно: несмотря на запрет, пивнушки — не особенно рискованный бизнес, отчего заоблачные накрутки на выпивку особенно приятны и выгодны.
Благородный эксперимент[78] насчитывал двенадцатый год и, как все говорили, находился на последнем издыхании. В свое время Солли Горовиц быстрее большинства гангстеров просек отрадно жуткую правду — Восемнадцатая поправка будет чрезвычайно непопулярна среди большинства обитателей города — и решил утолить жажду нью-йоркцев, наплевав на Волстеда- Шмолстеда. Он сто раз обогатился на этом небольшом предвидении, но по-прежнему жил скромно и без бахвальства с женой Ирмой над скрипичным магазином старого мистера Грюнвальда. У миссис Горовиц представления о делах мужа имелись самые расплывчатые, тем более что она почти не говорила по- английски. Она ничего не знала, ничего не видела и, самое главное, ничего не помнила — а Солли того и требовалось.
— Зачем ей учить английский?! — восклицал он всякий раз, когда об этом заходила речь. — Ей что, идиш плох?
Горовиц не был крупным мужчиной — ну так и большинство видных гангстеров не были. Им это незачем. С виду Солли был приземистый и кругленький, хотя не жирный: но за добродушной наружностью скрывался недюжинный интеллект и немалая физическая сила. За глаза парни звали Соломона «Чокнутый Русский» — в честь его родины где-то в тех краях, что были, когда-то были или когда-нибудь снова станут Россией. Даже сам Солли путался в географии своих корней, хотя большинство членов организации, желавших поспорить — а спорили об этом все, — ставили на Одессу. В разговоре босс выказывал подлинно русское презрение к артиклям — и определенным, и наоборот.
— Папа, — восклицала раздосадованная Лоис после какой-нибудь особенно вопиющей «горовичности», — тебе надо научиться правильно говорить!
Солли никогда не был рекламной картинкой, как О'Ханлон, и предпочитал готовые костюмы из магазина Гинзберга на 125-й улице; возникавшие время от времени пятна желтка на галстуке обычно не мешали Солли этот галстук надеть. Да и на блестящем «дюзенберге-мёрфи», чтобы каждый безлошадный коп примечал, Солли по городу не ездил. Встретив Соломона Горовица в метро или в надземке, пожалуй, примешь его за коммерсанта — скажем, страхового агента, что в поте лица окучивает иммигрантские землячества. Кем Горовиц, собственно, себя и считал.
Однако недооценить его — или хуже, обмануть — могло стоить жизни. Однажды Большой Джули Слипак, президент Благотворительной ассоциации ресторанных служащих, дочерней организации, полностью принадлежащей «Корпорации С. Горовиц», попытался выдернуть тысчонку-другую из кучи, по праву принадлежавшей боссу. Изобличенный в злоупотреблениях, Джули пробовал спасти свою шкуру
