— Останься со мной. Послушай меня… мы все изменим. Вместе мы исправим это. — Кормия взяла его руку и прижалась к ней губами. — У нас есть ножницы. Вместе мы разрежем плющ. И мы начнем со статуи ребенка. — Она почувствовала прилив сил, а он сделал глубокий вдох, словно готовясь к серьезной работе. — Я сниму плющ с детского лица, а ты разрежешь ветви. Ты меня видишь?
— Да…
— Ты можешь видеть себя?
— Да.
— Хорошо. Теперь я хочу, чтобы ты отрезал эту часть плюща. Сделай это. Сейчас же.
— Да… Я отрежу… да.
— Складывай отрезанное на землю, у своих ног. — Она смахнула волосы с его лица. — А сейчас режь снова… и снова…
— Да.
— И снова.
— Да.
— Сейчас… сейчас тебе видно лицо статуи?
— Да… да, я вижу лицо ребенка… — Слезинка пробежала по его щеке. — Я вижу его… я вижу… себя в нем.
Тем временем в доме Лэша Джон замер на лестнице и решил что, возможно, его мозг закоротило от раздражающего фактора в виде тюдоровского дизайна.
Ведь не может быть, чтобы внизу на полу вестибюля, скрестив ноги, сидел Лэш, а вокруг него кружилась неясная клякса.
Пока мозг пытался отличить реальность от абсолютно невозможного бреда, Джон заметил, что сладость детской присыпки витала в воздухе, почти окрашивая его в розовый. Боже, он не затмевал тошнотворный запах смерти… а усугублял ужасную гниющую вонь. Его всегда тошнило от этого запаха, потому что он был словно предвестником смерти.
В эту секунду Лэш взглянул на него. Он казался столь же шокированным, как и Джон, но потом на его лице медленно расцвела улыбка.
Голос парня из вихря поднялся вверх по лестнице, и казалось, он преодолел дистанцию больше, чем в несколько десятков ярдов между ними.
— Ну, здравствуй, малыш Джон. — Смех был знакомым и чуждым одновременно, и сопровождался странным эхо.
Джон схватился за пистолет, прочно взяв его двумя руками, как его учили, и направил на того, кто сидел внизу.
— Скоро увидимся, — сказал Лэш, становясь двухмерно-плоским изображением самого себя. — Я передам привет от тебя своему отцу.
Его фигура замерцала, а потом и вовсе исчезла, поглощенная искривленным потоком.
Опустив оружие, Джон убрал его в кобуру — обычный жест, когда не в кого стрелять.
— Джон? — Топот ботинок Куина раздался на лестнице позади него. — Ты что, мать твою, делаешь?
— Кого?
— Оставайся здесь. — Куин достал свою пушку и сбежал по лестнице, окидывая взглядом первый этаж.
Джон медленно спустился в вестибюль. Он видел Лэша. Ведь так?
Куин вернулся назад.
— Все чисто. Слушай, поехали домой. Ты плохо выглядишь. Хотя бы ел сегодня? И, если уж заговорили об этом, когда ты в последний раз спал?
— Верно. Мы уходим.
— Сейчас же.
Когда они материализовались во внутренний дворик особняка, Джон подумал, что его приятель был прав. Может, ему нужно взять еды и…
Они не добрались до дома. Сразу же после их появления из парадных двойных дверей особняка начали выбегать братья один за другим. На них всех было навешано столько оружия, что их можно было смело назвать народным ополчением.
Роф пригвоздил его и Куина жестким взглядом из-под своих очков.
— Вы двое. В Эскалейд с Рейджем и Блэем. Вам нужно еще оружие?
Когда они оба покачали головами, король дематериализовался вместе с Вишесом, Бутчем и Зейдистом.
Они сели во внедорожник, и Джон показал Блэю, сидевшему на пассажирском сидении спереди:
Рейдж надавил на газ. Когда Эскалейд взревел, и они выехали из внутреннего двора, брат сухо сказал:
— Визит старого заклятого друга. Из тех, кого вы бы пожелали никогда больше не встречать.
Глава 48
Сон… галлюцинация… чтобы там ни было, но оно казалось таким реальным. Полностью, от начала и до конца.
Находясь в заросшем саду дома своей семьи в Старом Свете, под яркой полной луной, Фьюри потянулся к голове статуи, олицетворяющей третий жизненный этап, убирая ветви плюща с глаз, носа и рта мужчины, который c гордостью держал на руках своего ребенка.
К этому времени Фьюри стал асом в срезании сорняка, и, стриганув волшебными ножницами, отбросил в сторону очередной клубок зелени на брезент под ногами.
— Вот он, — прошептал Фьюри. — Вот… он…
У мужчины были длинные волосы, глубоко-посаженные глаза, как и у Фьюри, но счастье на лице статуи было ему не свойственно. Как не принадлежал и ребенок, укачиваемый в этих руках. И все же он чувствовал освобождение, продолжая убирать спутанные слои сорняка.
Когда он закончил, мрамор, ранее затянутый зарослями плюща, был покрыт зелеными слезами срезанной травы, но величие скульптуры было неоспоримым.
Мужчина в самом расцвете сил со своим ребенком на руках.
Фьюри оглянулся через плечо.
— Что скажешь?
Несмотря на то, что Кормия стояла рядом с ним, ее голос звучал со всех сторон, как в стерео.
— Я думаю, он очень красив.
Фьюри улыбнулся ей, видя на ее лице всю ту любовь, что хранил в своем сердце.
— Осталась еще одна статуя.
Она махнула рукой.
— Да нет же, посмотри, последняя уже чиста.
Так и оказалось: плющ на нем исчез, вместе со всеми следами запущенности. Постаревший мужчина сидел с тростью в руках. Его лицо сохранило красоту, но в своей мудрости, а не цветущей молодости. За ним стоял высокий и сильный мальчик, которого он когда-то укачивал в своих руках.
Цикл завершился.
И больше не осталось сорняков.
