Чем больше она отказывалась подыгрывать ситуации, тем в большем замешательстве он оказывался, и тем яснее становилось в ее голове.
Слушая его переход в соседнюю комнату, она представила, как он одевается. Он хранил свою одежду в другой комнате, перенеся ее туда, когда стало ясно, во что превращаются все его вещи. Он ненавидел беспорядок и бережно относился к своим шмоткам.
Когда все стихло, и она услышала, как он спускается вниз по лестнице, Хекс сделала глубокий вдох и поднялась с пола. В ванной комнате все еще клубился пар как в тропический зной после его принятия душа, и хотя она ненавидела пользоваться с ним одним мылом, еще ненавистней ей было то, что находилось на ее коже.
Стоило ей шагнуть под горячую струю, как мрамор под ее ногами тут же окрасился в красный и черный цвета, пока два вида крови смывались с ее тела исчезая в канализации. Хекс поспешно намыливалась и смывала пену потому, что Лэш ушел всего несколько минут назад, и она никогда не могла точно предсказать, когда он вернется. Иногда он возвращался. А иной раз не показывался весь день.
Этот сраный французский аромат Лэша, скопившейся в ванной комнате, оставшийся после него, заставлял ее задыхаться, хотя она и предполагала, что большинство женщин сходило с ума от смеси лаванды с жасмином. Боже, как же ей хотелось вдохнуть глоток хорошего одеколона ol’ Dial Рива. Хотя она не сомневалась, что он будет жутко жечь на порезах, она бы справилась с этой агонией, и сама идея очиститься была весьма привлекательной.
Каждое трение по руке или вниз по ноге, при наклоне в сторону или вперед, отдавало болью, и по причине, не связанной со всем этим, она думала о шипованных цепях, которые она всегда носила, чтобы контролировать свою сущность симпата. Со всей этой борьбой в спальне, она достаточно испытывала боли во всем теле, чтобы ослабить свои дурные наклонности — не то, чтобы это на самом деле имело значение. Она даже и близко не была «нормальной» и эта темная часть нее помогала справляться ей с этой ситуацией.
Тем не менее, после двух десятилетий ношения под одеждой шипов, было странно не чувствовать их на себе. Она оставила пару шипованных цепей в особняке Братства… на комоде в комнате, в которой остановилась накануне отправки в колонию. К концу ночи она намеревалась вернуться обратно, принять душ и надеть их… а теперь они без сомнения пылятся, ожидая ее возвращения.
Она теряла веру в счастливое воссоединение с этими гребаными безделушками.
Забавно, как может быть прервана ваша жизнь. Вы покидаете дом с намерением вернуться, но затем ваша дорога увлекает вас налево вместо того, чтобы как обычно пойти направо.
«Сколько времени потребуется Братьям, чтобы выкинуть ее пожитки? — задавалась она вопросом. — Как долго ее вещи, независимо от того, где они находились — в особняке Братства, охотничьем домике или ее подвальчике — не будут приносить ничего, кроме хлама?» Две недели, вероятно, крайний срок — хотя никто, кроме Джона не знал о ее подземном убежище, поэтому там ее барахло проваляется гораздо дольше.
Через пару недель ее пожитки, без сомнения, затолкают в шкаф. А затем в маленькую коробку, которую уберут на чердак.
Или, может, их просто выбросят с мусором.
Именно так и происходит, когда умирают люди. Поэтому все, чем она владела, станет мусором — если только это дерьмо кто-нибудь не растащит.
Но не похоже, чтобы на цепи с шипами был огромный спрос.
Отключив воду, Хекс вылезла из душевой, обтерла себя полотенцем и вернулась в спальню. Как только она села у окна отварилась дверь, и с полным подносом еды вошел младший лессер.
Он всегда, казалось, оказывался в замешательстве, когда ставил поднос на комод и оглядывался — словно спустя все это время, он все еще понятия не имел, какого черта оставляет горячую еду в пустой комнате. Он осмотрел стены, отмечая свежие вмятины с разводами черной крови. Учитывая, насколько он казался аккуратистом, без сомнения, у него чесались руки все исправить. Когда она впервые оказалась здесь, шелковые обои были в идеальном состоянии. Сейчас же, казалось, что все было пропущено через мясорубку.
Подойдя к кровати, он расправил одеяло, и аккуратно разложил раскиданные повсюду подушки. Лессер оставил дверь широко раскрытой так, что ей были видны коридор и лестница.
Бежать бесполезно. Сноровка здесь тоже не срабатывала. У симпата не было шансов преодолеть этот путь из-за — как ментальной, так и физической блокировки.
Все, что ей оставалось делать — это наблюдать и желать каким-нибудь образом преодолеть его. Боже, это бессилие доводило до состояния прикончить кого-нибудь, подобно львам в зоопарке, когда их содержатели входили в их клетки с кнутами и едой. Им было позволено входить внутрь, разбавляя ваше окружение, но вы были обречены, застряв в этой тюрьме.
Это заставляло желать вас растерзать кого-нибудь собственными зубами.
Когда он ушел, она подошла к еде. Отыгрываться на стейке бессмысленно, и она нуждалась в калориях, чтобы найти силы продолжать давать отпор. Поэтому она съела все, что было. По ее ощущениям на вкус еда казалась картоном, и она задавалась вопросом, будет ли снова когда-нибудь хоть что-нибудь чувствовать.
Все эта «еда-в-роли-топлива» была логичной, но Хекс была чертовски уверена, что не собирается допускать нетерпеливого ожидания следующего приема пищи.
Покончив с едой, она вернулась к окну и уселась в кресло, подтянув колени к груди. Глядя вниз на улицу, она была не в состоянии покоя, а просто оставалась неподвижной.
Даже после всех этих недель, она продолжала искать выход… и будет это делать, пока не испустит последний вздох.
Опять же, как и ее желание бороться с Лэшем, это стремление было вызвано не только ее обстоятельством, но и то, что она все еще оставалась женщиной, и осознание этого вынудило ее подумать о Джоне.
Она была так решительно настроена уйти от него.
Она думала о времени, проведенном с ним — не о последнем разе, когда он отплатил ей за все ее отказы, а о том, когда они были в ее подвальчике. После секса он сделал движение, намереваясь ее поцеловать… понятное дело, что он хотел большего, чем просто быстрый и жесткий трах. Он хотел от нее взаимности? Вместо этого она вырвалась и поспешно удалилась в ванную, где остервенело отмывала себя так, словно он испачкал ее. После чего скрылась за дверью.
Поэтому она не винила его за то, как прошел их прощальный раз.
Хекс оглядела свою темно-зеленого цвета тюрьму, в которой, ей, вероятно, суждено встретить свою смерть. Которая, также, вероятно наступит уже в ближайшее время, потому как очень долгое время не принимала ничью вену и находилась в тяжелейшем физическом и эмоциональном стрессовом состоянии.
Осознание реальности своей близкой кончины, заставило ее задуматься о множестве проплывающих внизу лиц, о том, что когда они умирали, их души покидали бренные тела и свободные воспаряли к небесам. Для нее, как убийцы, смерть была просто работой. Для нее, как симпата — своего рода вызовом.
Ее всегда очаровывал сам процесс. Каждый убитый ею человек, боролся до последнего вздоха, хотя прекрасно осознавал, что смерть уже нависает над ним, и не имело значения, какой вид оружия сжимала ее рука, все равно пытаясь спастись, перед тем, как она нанесет свой последний удар. Однако, казалось, это совсем не имело значения. Ужас и боль действовали на них, как энергетический источник, топливо для их борьбы, и она знала, как это ощущалось. Как он боролся за каждый вздох, даже если в его горло не мог поступать кислород. Как выступал на его разгоряченной коже холодный пот. Как его мышцы становились немощными, а он по-прежнему призывал им работать, работать, работать черт бы их побрал.
Ее предыдущие похитители подводили ее к грани трупного окоченения бесчисленное количество раз.
Хоть вампиры и поклонялись Деве-Летописеце, симпаты понятия не имели о загробной жизни. Для них смерть не была дорогой на другую сторону, а врезанием в кирпичную стену. А после ничего.
Лично она не покупалась на всю эту божественную фигню, и не важно, что это было — воспитание или разум — результат один. Смерть была тушением света, концом истории. Ради бога, она уже множество
