сухой горячий ветер с юга.
— В таком случае… — начал Морган, но его прервал телефонный звонок. Звонил Джон Холт.
— Иэн, фантастическая повесть! Мне сейчас звонит Хэйнес и клянется, что подувший несколько минут назад ветер идентичен с тем…
— Я знаю, Джон, — прервал его я. — Здесь Маргарет Рэйнхэм. Она его тоже узнала.
— Кто-то еще? — торопливо подошел Морган.
— Хэйнес.
— Он хочет знать, что ему делать, Иэн, — сказал Холт. — Он… момент, не вешай трубку — звонит другой телефон. — Послышались приглушенные голоса, а потом опять подключился Холт. — На этот раз Берт Боском. Он на Тауэр-хилл, ждет открытия пивной. Страшно испуган.
— Пусть немного подождут, — сказал я и повернулся к Моргану, благодаря судьбу, что он здесь.
— Боском. То же самое. Что мы им скажем?
— Уже трое, — нахмурился Морган. — Потом будут и остальные. При любых обстоятельствах мы должны не допустить паники. Скажите Холту, чтобы он их успокаивал. Наша линия такова: скоро появятся официальные инструкции, которые надо будет беспрекословно выполнять. Если они хотят, могут принять меры для обеспечения собственной безопасности, но ни в коем случае не должны говорить кому-нибудь об этом. То же самое пусть Холт говорит всем, кто еще позвонит.
Я передал эти инструкции и добавил несколько мыслей от себя. Моя голова опять начала варить.
— Джон, скажи ребятам на коммутаторе, чтобы они переключали на тебя все звонки, касающиеся дела Колстона. А сам перебирайся в мой кабинет — так будет проще соблюдать тайну. Скажи Валери, что это мое распоряжение.
— Уже иду.
— Еще одно, Джон. Позвони в метеослужбу и узнай, что им известно об этом ветре. Особенно важно выяснить, над каким районом он дует. Если он связан с землетрясением, то эта область может соответствовать району разрушений.
— Будет сделано.
Я повесил трубку и посмотрел на одобрительно кивавшего Моргана.
— Что дальше? — спросил я его.
— Вы двое, — сказал он, — Хэйнес и Боском, утверждаете, что этот ветер предвещает землетрясение. Согласно Холту, он начинает дуть за десять часов до первого толчка. Когда миссис Рэйнхэм закричала, я посмотрел на часы, — рефлекс полицейского. Было десять часов шесть минут.
— Я уловила его буквально за несколько секунд до того, — проговорила Маргарет.
— Следовательно, в восемь часов шесть минут, сегодня вечером, должна быть эвакуирована неизвестная часть Лондона, в которой могут проживать миллионы людей.
Маргарет прижалась ко мне, и я почувствовал холод ее тела.
— В такой ситуации усилия отдельных людей бессмысленны. Только действия властей могут предотвратить хаос и панику. Следовательно, вы вместе должны обратиться к самой высшей инстанции и изложить факты. Вы должны убедить этого человека в том, что Колстон был прав, а специалисты ошибались.
Предчувствие поразило меня, как обухом. Это был первый удар из многих, предстоявших мне в тот день.
— Одну минуту, Морган, — произнес я. — «Высшая инстанция» — это сэр Гай Рэйнхэм.
— Я это отлично знаю, — сказал он.
— Тогда вы знаете, что я последний, кого он станет слушать. Я тот, кого он больше всего ненавидит, больше всех проклинает, тот человек, который его постоянно преследует со страниц «Телеграм». Сегодня я обрушился на него в редакционной статье.
— Все еще от него не отстали, да? — бросил Морган. «Не-ёт, — мысленно возразил я, — не отстал и сейчас не собираюсь. Есть принципы, с которыми нельзя идти на компромисс. Один из них — расизм; другой — агрессивный национализм. А третий, может быть, самый живучий из них — вера. Если неблагодарная нация когда-нибудь возведет меня в рыцарское достоинство, я выберу своим девизом следующий лозунг (несомненно, переведенный на латынь): «Нет вчерашнему дню». Рэйнхэм — это Вчера. Эдлай Стивенсон однажды заметил, что некоторых членов республиканской партии США нужно волоком на аркане затаскивать в двадцатый век. Рэйнхэмы у власти попытались бы отбуксировать страну в век королевы Виктории. Конечно, им бы это не удалось, но своими попытками они безвозвратно подорвали наш статус державы второго класса (имеется в виду, что в первый класс входят СССР и США). Мы пали бы так низко, что навсегда потеряли свой престиж. Для меня Рэйнхэм представляет тот образ мышления, который привел к всеобщей забастовке 1926 года, создал многомиллионную безработицу во времена кризиса 30-х годов благодаря использованию в финансах методов 1850-х годов, позволил Гитлеру безнаказанно истреблять людей, а затем вовлек нас в безнадежную борьбу за сохранение Британской Империи, которая привела нас на грань банкротства. И не говорите мне, что я догматичный коммунист или закоренелый социалист. Я ненавижу тоталитаризм в любой его форме, от авторитарного социализма до монополистического капитализма. Я не вижу причин, чтобы человеку, который может извлечь выгоду для себя, обогащая при этом мир, не следует это разрешать. И, когда в газете я припираю к стенке Рэйнхэма, я просто суммирую крупные события тридцати лет пребывания у власти партии, наиболее приспособленной для управления Британией (так называют свою партию консерваторы). Рэйнхэм грезит о возврате Золотого Века. Он никогда отчетливо не сознавал, что профсоюзное движение стало реальной силой, что дипломатия канонерок канула в прошлое, что нельзя восстановить золотой стандарт, не вызвав мировой войны или широкого распространения коммунизма. А что касается современных методов в экономике и технике, проблемы демографического взрыва, я боюсь, что он о них даже не слышал. Итак, перед нами крайний консерватор старой закалки. Но я повторяю, что его твердолобость не была чем-то необычным. Она дополнялась — пусть выраженной в других терминах — тупостью политиков другой стороны. Как не было ничего персонального в моей борьбе против Рэйнхэма, так не было ничего политического в их партийной склоке. Я не сторонник партии какого-либо цвета и терпеть не могу их политиков. Я держусь простого, элементарного — некоторые скажут, слишком элементарного — взгляда, что есть работа, которую надо сделать в этом мире, а политики большую часть времени только симулируют работу. Эта работа — сохранение мира и благосостояния всех народов Земли — и не имеет значения, каким образом ее делают, пока делают. А эта работа не будет сделана, пока мы продолжаем растрачивать свою кровь, способности и богатства на пустяковые перебранки. На перебранки, которые так часто уходят корнями в глубокое прошлое, прошлое как левых, так и правых. Примите это во внимание и помните также, если вам покажется, что я балансирую между противниками: Рэйнхэм был опасностью, и особенно Рэйнхэм, медленно пробиравшийся к высшей власти, используя личные разногласия лучших людей, министра финансов Фиггиса и министра иностранных дел Грэм-Лонга».
Эти имена неожиданно указали мне лазейку. Оба оказали бы мне более доброжелательный прием. Но Морган сразу зарубил эту идею.
— Нет. Сэр Гай исполняет обязанности премьер-министра. Его. коллеги не будут действовать через его голову. Вы только зря потратите время.
— Но он не станет меня слушать! — проговорил я. — Я с ним даже не увижусь!
— Может быть, миссис Рэйнхэм может помочь?
— Конечно, могу! — Она успокаивающе сжала мне руку. — Ты не понимаешь Пьера. — Так она называла сэра Гая. — Это событие выше личностей и политики. Пьер достаточно умен, чтобы понимать это.
— Я думаю, вам не о чем беспокоиться, мистер Кэртис, — сказал Морган. — Посмотрите на проблему с точки зрения сэра Гая. Он еще не утвержден на посту премьер-министра. Ваша новость решит этот вопрос. Человек, который нажимает кнопку, спасающую жителей Лондона, завтра будет героем.
Его слова сильно подействовали на меня. Ирония судьбы! Я, человек, больше всего желавший Рэйнхэму отправиться на свалку истории, должен помочь ему удовлетворить свои амбиции. Но мне ничего не оставалось. Я не мог позволить Лондону рухнуть на головы своих жителей. Из двух зол приходится выбирать меньшее. А таковым все-таки являлся Рэйнхэм. Лондон точно будет разрушен, а карьера Рэйнхэма — это такая штука, которой играют изменчивые ветры политики. И шторм может налететь из непредвиденного
