Руфрид вздохнул.
– Тяжелая была ночь. Он будил меня раз пять, пытался бежать за Изомирой.
– Ох, нет. – Танфия закрыла глаза. – Сейчас ему лучше.
– Жар все еще накатывает порой. Бывают моменты просветления, он сам сходил в отхожее место, и даже вымылся в бане, так что ему уже лучше. Сейчас он спит спокойно… но Тан, боюсь, что к путешествию он будет готов нескоро.
Девушка покачала головой и положила ладонь ему на колено. Руфрид накрыл ее руку своими. Танфия испытывала даже какое-то эгоистическое облегчение – перспектива нескольких дней отдыха казалась ей неизъяснимо желанной.
– Ты уже говорил с нашими хозяевами?
– Ни с кем, кроме тех, кого мы уже вчера видели. Но, как я понял, мы приглашены на ужин.
– Боги, надеюсь, мне найдется, чем перекусить перед этим! Я голодна, как волк.
– Только позвони, и Мерия принесет корзинку. Мне досталось два сорта сыра, хлеб на пиве, горячие пирожки с ягодами и лучший мед, какой я пивал в жизни.
– Молчи! И звони! Нет, погоди…
– Что?
– Руфе, ты, надеюсь, понимаешь, кто эти люди?
– А какая разница? Они богаты, и они нам помогают. Вечером узнаем.
– Да ты головой подумай! Этот замок – Луин Сефер. Трое сыновей – господа Каламис, Фейлан и погибший – сколько мы знаем – Аран. Их родители – князь и княгиня Сеферетские.
Руфрид, казалось, удивился.
– Ну и?
– Они правят Сеферетом! Мы их… подданные, наверное.
– Значит, они добры к своим подданным., – улыбнулся Руфрид, как бы отмахиваясь от ее слов. – Ну, Тан, разве тебя это тревожит? Ты же в душе своей благородная дама, а в Излучинке родилась просто по ошибке.
– Конечно, мы ничем их не хуже! Я не об этом! Если ты прекратишь язвить и начнешь слушать – нам надо быть очень осторожными в разговоре.
– В смысле «каким ветром нас занесло в такую даль»?
– Вот-вот. Они подписались под царским указом о рекрутском наборе – иначе не бывает. Так что если они узнают об Имми, и почему мы за ней едем, они поймут, что мы нарушаем закон! А уж если они узнают о Бейне…
Руфрид опустил голову, глядя на сплетение их пальцев.
– А если они не подписывались? Если царь не оставил им выбора? Записка, Тан. Почему один из их сыновей нес это предупреждение?
– Не знаю. Но нам надо убираться отсюда, как только Лин поправится.
– Согласен. А до тех пор – давай наслаждаться жизнью. – Ладонь его скользнула под простыню, между нагих бедер Танфии.
– Руфе, не надо!
Юноша убрал руку.
– Передумала?
– Нет, дурачок! – Она погладила его по щеке. – Просто я еще не мылась. От меня, должно быть, несет потом.
– Так вымоешься позже. – Он прижался лицом к ее плечу, пощекотал языком шею, и Танфия поневоле рассмеялась. Тело его было жарким и сильным, и устоять было невозможно. – Не так и страшно. Я дыхание задержу, – прошептал он, залезая к ней под одеяло, и усмехнулся, когда она в напускном негодовании стукнула его кулачком. – И не жалуйся. Для меня ты пахнешь замечательно.
Когда Каламис ввел ее в пиршественный чертог, Танфия задрожала.
Узкие стрельчатые окна перемежались панелями черного дерева. Резные балки поддерживали высокие своды. Хотя по стенам и вдоль длинного стола сияло не меньше сотни свечей, темнота выпивала их свет. Впечатление создавалось сурово-величественное и мрачное. Танфия ощущала себя неуместной, и в то же время стремилась показать, что достойна подобного окружения. Это должна была быть первая проверка ее способностей, и ей во что бы то ни стало следовало ее выдержать.
В дальне конце зала полыхал камин, и там поджидали гостей хозяева замка, такие сдержанные и строгие, что Танфии даже стыдно стало, что пару часов назад они с Руфридом кувыркались на здешних перинах.
Мерия снабдила гостей свежей одеждой – для Руфрида простые темные штаны и белая рубашка, а для Танфии длинное темно-синее платье. Хотя оно было девушке великовато, ничего роскошнее она в жизни не видела, не говорят уж о том, чтобы носить. В зеркало на стене отведенной ей комнаты Танфия взирала с отчаянием: волосы ее – спасибо Руфриду! – напоминали воронье гнездо. Но расческа, заколки и помада, принесенные Мерией, сделали свое дело. И теперь, рука об руку с Руфридом, она входила в зал со всем возможным достоинством, остро ощущая, что все ее усилия написаны у нее на лбу.
Каламис показался ей симпатичным, но слишком мускулистым. С квадратного лица смотрели вечно прищуренные черные глаза, и сам Каламис словно бы постоянно прислушивался, оценивал, не выдавая своих истинных чувств ничем.
