если она им начинает размахивать.
Прежде чем открыть клетку, миссис Прево внимательно смотрит по сторонам, проверяя, нет ли поблизости кота или ястреба. Она просто чудо, ей бы в цирке выступать.
Миссис Прево разрешает мне сидеть в ее птичнике и смотреть на ее птиц, сколько мне будет угодно. Именно там я утверждаюсь в мысли, что люблю канареек больше, чем голубей. Все дело в том звуке, который издают при полете их крылья. Звук, который они издают, свистящий, и слышно, как при взмахе их перья упруго шелестят. Сами же по себе крылья канареек практически вообще не издают никакого звука, разве что похожий на тот, который возникает, когда вы быстро машете веером, — это звук сжимаемого воздуха.
Каждую субботу на протяжении целого месяца я прихожу в вольер с самками и сижу там. Миссис Прево я даже не замечаю, просто не вижу ее. Когда холодно, она приносит мне чай в термосе. Иногда миссис Прево надевает пальто и сидит со мной. Она показывает то на одну, то на другую птицу и говорит, кто ее родители, сколько птенцов было в гнезде, рассказывает, которым из них случалось застревать между прутьями или заболеть, так что ей приходилось спасать их. Она рассказывает, каких птиц хочет отобрать для дальнейшего разведения, и объясняет, почему. На следующий год она планирует использовать тридцать самочек. Она выбирает их просто потому, что они хорошие матери и произошли от хороших матерей. Она не думает вывести что-то особенное, просто хочет еще канареек. Из миссис Прево наверняка получилась бы хорошая мать, но у нее нет детей. Я не спрашиваю почему, раз она не рассказала сама.
Она показывает мне одну из самочек, которой шесть лет и которая вывела больше шестидесяти птенцов. Та часто подлетает и садится на палец к миссис Прево. Однажды она пересаживает ее со своего пальца на мой. Та несколько минут сидит на нем, как на насесте, пока миссис Прево, наклонившись, говорит с нею. Миссис Прево часто разговаривает со своими птицами. Она не свистит им, вообще не издает никаких особенных звуков, просто говорит с ними тихим голосом, как с маленькими детьми.
Миссис Прево ненавидит котов и ястребов. Она ведет с ними постоянную войну. К ее дому вечно приходят бродячие кошки, надеясь на легкую поживу. Она пыталась отгородиться от них забором, но с котами такой номер не проходит. Она говорит, что просто не может себя заставить травить их ядом. Пару раз я заставал котов у самых вольеров; они поворачивали головы то вправо, то влево, пристально наблюдая за полетом птиц, находящихся по другую сторону сетки. При появлении миссис Прево они бросались наутек, и она преследовала их на своих коротеньких ножках. Я посоветовал ей завести собаку. Однажды сижу я в вольере, а кот заходит во двор и меня не замечает. На месте птиц я чертовски перепугался бы, увидев, как из-за проволочной сетки в упор глядит котяра, прищурив свои зеленые глаза и нервно подергивая хвостом. Вскоре он уже не может ждать и бросается на сетку. Он буквально виснет на ней, раскрыв пасть, острые зубы хорошо видны на фоне его розового нёба. Острые когти вцепились в проволоку. Это заставляет меня чуть ли не радоваться, что я не птица.
Я заметил Пташку в первый же день, когда сидел в вольере. Собственно, я прихожу туда снова и снова, только чтобы ее увидеть, хотя не говорю об этом миссис Прево. Высота вольера больше его ширины. Пташка единственная из всех канареек, которая летает по всей верхней части вольера. Другие перелетают с насеста на насест или спускаются на пол, чтобы подкрепиться, а Пташка описывает в ограниченном сеткой пространстве новые и новые круги. Именно так и вел бы себя я сам, будь я птицей и живи в этом вольере.
Пташка очень любознательна. Там есть одна веревочка, лежащая на верхней сетке вольера, кончик которой, совсем короткий, не длиннее двух дюймов, свешивается внутрь. Скорее это даже обрывок. Пташке приходится переворачиваться в воздухе, чтобы ухватить его и потянуть, и она часто висит на нем по нескольку минут, тащит его на себя, старается изо всех сил втянуть его в клетку, помогает себе крыльями.
Еще одно нравится мне в канарейках больше, чем в голубях. Голуби много ходят. Они переваливаются с боку на бок, как утки, когда ступают на своих коротких лапках, а иногда, в период ухаживания, как бы подтягиваются и делают короткие шажки, тянут лапку, словно марширующие солдаты. Канарейки никогда не ходят. Если они двигаются по земле, то скачут. Чаще всего при прыжке они слегка вспархивают, взмахнув крыльями. Это придает им такой независимый вид. Они скачут к вам, затем скачут прочь. Я как-то раз обратил внимание, что малиновки могут и бегать, и прыгать, но канарейки не ходят никогда.
Иногда Пташка просто скачет по всей клетке. Берет с земли какой-нибудь камешек и тащит его в другое место. Любит рыться в песке клювом. Она ничего не хочет там отыскать, просто копается в нем. Вроде как занимается неким птичьим домашним хозяйством.
А иногда отталкивается от земли и, переходя из прыжка в полет, вспархивает на самый высокий насест. Для этого ей надо хорошенько прицелиться, потому что вокруг полно других насестов. Миссис Прево установила их внутри вольера в огромном количестве, не подумав о том, чтобы у птиц оставалось пространство для долгого свободного полета. Пташка летает между насестами, будто их там нет. Она бесподобна.
Я отправляюсь в город и там прочесываю магазинчики, где продают всякое старье, в поисках клетки. Наконец нахожу то, что мне надо; она стоит двадцать пять центов. Приношу ее домой и принимаюсь за дело. Во-первых, соскребаю с прутьев всю старую краску и ржавчину. Два прутка сломаны, и я вставляю новые. Выправляю вмятины на поддоне и надраиваю его. Мою, а затем кипячу блюдца для еды и питья. Клетка невелика, всего пятнадцать дюймов в глубину, тридцать в ширину и двадцать в высоту. Мысль о том, что мне придется забрать бедную Пташку из большой клетки, увезти ее от друзей и поместить в эту клетушку, где она будет одна, угнетает меня. Но я знаю, что все равно это сделаю.
После того как все начищено, я крашу клетку в белый цвет. Покрытая краской в два слоя, она выглядит практически новой. На дно я кладу газеты, а сверху насыпаю мелкий гравий с песком. Покупаю семечки, это специальная кормовая смесь для канареек, и кладу их в одно блюдце, а в другое наливаю свежую воду. Теперь дом для Пташки готов.
Я перевожу ее на велосипеде в обувной коробке, с проделанными в боках дырками. Слышу, как она скребется внутри, как скользит по гладкому дну коробки. Интересно, что думает птица, когда вся ее жизнь вот так внезапно меняется. Пташке и года-то нет; сколько себя помнит, она жила либо в гнезде или клетке, либо в птичнике, вместе с другими птицами. А теперь она в темной коробке, где нет насестов и где она ничего не видит и не может летать. Я жму на педали изо всех сил.
Вхожу в дом через заднюю дверь и поднимаюсь к себе в комнату по запасной лестнице. Не хочу ее никому показывать.
Осторожно прорезаю отверстие в торце коробки и совмещаю его с входом в клетку. Проходит всего несколько секунд, и она выпрыгивает из коробки. Пристраивается на порожке и стоит на нем, широко расставив лапки. Заглядывает внутрь. Она кажется мне еще красивее, чем тогда, в птичнике. Чтобы не напугать ее, я перехожу, пятясь, на другую сторону комнаты, где уже приготовлен бинокль. Сажусь верхом на стул и пристраиваю бинокль на спинку, чтобы не уставали руки и можно было смотреть на нее долго и не отрываясь.
Сделав несколько небольших скачков, пошуршав камушками на газете, она вспрыгивает на средний насест и издает слабый писк. Это единый звук, поднимающийся от нижней ноты к самой высокой, словно струйка фонтанчика. Впервые я слышу ее голос. В вольере так шумно, что расслышать какую-то отдельную птицу просто невозможно.
Наклонив головку, она осматривается. Она понимает, что я на другой стороне комнаты, и смотрит на меня сперва одним глазом, потом другим. Канарейки никогда ни на что не смотрят сразу двумя глазами. Большинство птиц этого не умеют. Обоими глазами они глядят, лишь когда на самом деле ни на что не смотрят. А когда хотят что-нибудь по-настоящему увидеть, то смотрят одним глазом и прикрывают другой. Не закрывают его, а просто прикрывают.
Пташка двигается легко и быстро, давление воздуха для нее ничто. Она вспрыгивает на верхний насест и вытирает клюв, словно точит его, затем словно прислушивается, как собака, потерявшая след, которая замрет, навострит уши — и обнюхивает деревья.
Пташка желтая, словно лимон. Хвостовые перья и кончики крыльев посветлей, почти
