насквозь.
А Пташке хоть бы хны. Тогда мы едем на велосипедах через пляж, по дощатому настилу для прогулок, прямо к Стальному пирсу. Мы здорово там проводим время, покупаем столько хот-догов, сколько просит душа, и катаемся на всех аттракционах, которые у них есть. На ужин мы покупаем двухфунтовую коробку «морских» ирисок и направляемся в отдаленную часть пляжа, где нас никто не потревожит. Находим подходящее местечко с теплым песком и зарываемся в него.
Я рассказываю Пташке о том, как его мать отравила сизарей. Он расстроен, и мы решаем не возвращаться домой и не писать, где находимся. Черт побери, моя старуха вечно жалуется, что я много ем, так что теперь у нее будет возможность сэкономить, раз ей не придется меня кормить. К тому же меня достало, что мой старик вечно наскакивает на меня. Пташка заявляет, что, если не считать падения с газгольдера, купание в океане, пожалуй, ближе всего к полету. Говорит, что собирается научиться плавать. Никто никогда не учился плавать так, как это делает Пташка. Ему не хочется плавать по поверхности, как обычным людям. Он зарывается в волны и устраивает то, что называет «полетом в воде». Он задерживает дыхание так долго, что можно подумать, будто он утонул, а затем выныривает в каком-нибудь месте, где ты меньше всего ожидаешь его увидеть, подобно дельфину или еще какому морскому животному. Как раз тогда он и затевает эту дурацкую штуку — учиться не дышать как можно дольше.
Мы решаем двинуться дальше по побережью к Уайлдвуду. Обычно моя семья ездит туда каждое лето. Атлантик-сити крупнее, но Уайлдвуд — более открытое, более естественное место.
Мы катим вдоль дороги на наших велосипедах. По-прежнему поглядываем, нет ли полицейских. Какое потрясающее чувство свободы: тебе не надо возвращаться ни в какой дом, никто не ждет, когда ты придешь поесть, и ничего не надо делать, знай крути педали и любуйся пейзажами. Я и не догадывался раньше, насколько связан был всем на свете по рукам и ногам.
По дороге мы решаем, что будем спать по ночам на пляжах, а дни проводить там же, греясь на солнце, а все, что нам нужно, стянем в крупных магазинах. Кроме того, на задворках каждого ресторана есть множество баков с отходами, где мы всегда сможем найти любую пищу, какую захотим. Мы купим пару старых одеял в Армии Спасения и котелок, в котором станем готовить еду под прибрежной террасой, где прогуливаются отдыхающие.
И все получается именно так. Лучше и не придумаешь. Единственное, на что мы тратим деньги после покупки одеял и котелка, — это вечернее катание на аттракционах и морские ириски. Мы явно попадаем от этих ирисок в наркотическую зависимость. Обоим нам больше всего нравятся те, которые с красными или черными полосками и ярко выраженным вкусом.
С копами у нас проблем нет. Сюда приезжает в отпуск масса народу, и пара странных ребятишек почти никого не удивляет. Ночи мы проводим в одном и том же укромном гнездышке — там, где помост террасы возвышается над песком всего фута на три, так что в него можно лишь заползти. А днем мы прячем здесь наш котелок.
Пташка с ума сошел со своим купанием. Даже когда он не плавает, он все равно весь день учится задерживать дыхание. Я, например, могу сидеть и разговаривать с ним и вдруг замечаю, как его глаза становятся выпученными, а потом он выдыхает и говорит: «Две минуты сорок пять секунд». Иногда он просит считать меня. Причем хочет, чтобы я это делал так: «Миссисипи один, Миссисипи два…» и так далее, настоящий дурдом. Весь день он проводит, «летая» в воде, лишь изредка выныривая, чтобы глубоко вдохнуть. Он записался в местную библиотеку и читает запоем книжки про китов, дельфинов и морских коров. Он становится маньяком. Когда Пташке вот так что-нибудь втемяшится, то тут уже ничего не поделаешь.
Но хуже всего его увлечение здешним балаганным уродом по имени «Зимми, человек-рыба». Пташка потратил чуть не целое состояние, все насмотреться на него не мог. От этого зрелища меня лично по- настоящему жуть берет. У Зимми обрублены обе ноги так, что и намека на них не осталось, и потому он похож на яйцо с головой и руками. У этого толстяка потрясающие легкие. У него есть штуковина вроде большого плавательного бассейна с передней стеклянной стенкой, наподобие аквариума для золотых рыбок, и народ глазеет через стекло, как он выделывает разные трюки. Этот парень у Пташки герой. Видите ли, Зимми может оставаться под водой, не дыша и проделывая всякие фокусы, такие как курение сигарет, аж целые минут шесть.
Я устаю на все это смотреть и потому провожу время у соседнего балагана. Двое придурков гоняют на мотоциклах внутри деревянной чаши, причем взапуски. Дикое зрелище. А есть еще один номер: женщина садится на мотоцикл с коляской, а рядом с ней сажают большого гривастого льва. Она давит на газ, и мотоцикл кружится внутри чаши, поднимаясь по стенкам к самому краю, а лев постоянно рычит. Господи, чего только не делают люди! В этом номере есть еще один парнишка, который занимается на своем мотоцикле акробатикой — взявшись за руль, делает стойку на руках, в то время как мотоцикл несется по стенке параллельно земле. У него потрясные бицепсы и широченные плечи, все покрытые татуировками. Похоже, этот чертов придурок только и знает, что их накалывать, совсем помешался на этом.
По вечерам Пташка и я катаемся на аттракционах. Пташка выбирает все те, которые подбрасывают вас к самому небу. Есть там один, где вас начинает раскручивать так, что вы летите быстрей и быстрей, пока не оказываетесь вниз головой, и вас не удерживает на сиденье ничто, кроме вдавливающей в него силы. Визжат все, но только не Пташка. Он сидит с широченной улыбкой на лице. Мне хватает и одного раза.
В другой раз я испытываю свою силу, ударяя молотом по наковальне, какая-то штука взлетает по рельсам вверх, и, если вы ударите достаточно сильно, тогда звучит колокол. Мне удается заставить его зазвенеть три раза подряд, и я выигрываю плюшевого медвежонка. Заметив пару симпатичных девчонок, которые смотрят на нас, я дарю его одной из них. Завязывается разговор. Они из Лансдауна. Пташка стоит рядом, но ему явно скучно. Мне удается уговорить их пойти с нами на «русские горки». У одной из них рыжие волосы и милые остренькие грудки, едва оттопыривающие свитер. Другая поскромней, пташкин тип, если, конечно, допустить, что есть тип девчонок, которые подходят для Пташки.
На горках я держу ее за руку, причем у нее на коленях, почти между бедер. Чувствую, какая у нее под платьем гладкая кожа. Другую руку я кладу ей на плечо, и она склоняет ко мне голову. Пока вагончик, дребезжа, катится вверх перед тем, как ринуться вниз, я оглядываюсь на Пташку и его девчонку. Он перевесился через борт и глядит вниз, а она смотрит прямо перед собой, крепко сцепив лежащие на коленях руки. Она отвечает мне улыбкой, Пташка не обращает на это внимания. Не исключено, что он думает выскочить из вагончика и сигануть вниз. С него станется. Потом я убалтываю девчонок на прогулку вдоль пляжа, и мы идем по направлению к нашему гнездышку. Вытаскиваем одеяла и расстилаем их. Девчонки начинают нервничать. Они тут с родителями и должны вернуться домой к десяти. Я спрашиваю Пташку, сколько времени; он смотрит на меня и отвечает, что примерно девять пятнадцать. Не помню случая, чтобы Птаха ошибся насчет времени. Пташкина девчонка нервничает больше моей. Она хочет сорваться прямо сейчас. Моя же, которую зовут Ширли, предлагает, что, может быть, Пташка и Клер, это другая, сходят к парковке взглянуть там на часы, чтобы посмотреть, сколько сейчас времени на самом деле. И смотрит на меня. Теперь начинаю нервничать я. У меня встает: до меня наконец дошло.
Как только они уходят, мы ложимся на одеяло и начинаем целоваться. Она открывает рот и просовывает свой язык мне между губ. Я начинаю ее лапать, а потом — опа… кончаю! Стараюсь не
