— Поверьте, я рад вам помочь, Каролина, — твердо сказал я.
— Правда?
— Да. Я тоже не понимаю, что здесь происходит, но хочу помочь вам разобраться. Рискну пообщаться с прожорливым домом. За меня не волнуйтесь, я, знаете ли, несъедобный.
— Спасибо. — Прикрыв глаза, Каролина широко улыбнулась.
Опасаясь, как бы Род нас не застукал, мы тихонько вернулись в библиотеку. Каролина убрала банку с ланолином, закрыла ставень, и мы, стараясь не поддаваться тревогам, пошли чаевничать с миссис Айрес.
Все последующие дни состояние Родерика не давало мне покоя, но потом — кажется, это произошло в начале очередной недели — вся головоломка сошлась. Или развалилась, это уж как посмотреть. Около пяти вечера я возвращался в Лидкот и на Хай-стрит вдруг увидел Рода. Прежде это не показалось бы чем-то особенным, поскольку он довольно часто наезжал в поселок по хозяйственным делам. Но от Каролины я знал, что теперь он почти не покидает усадьбу, и что-то в его облике молодого помещика — пальто, твидовое кепи и кожаная сумка, переброшенная через грудь, — внушало тревогу: поднятый воротник, походка да и вся фигура, нахохлившаяся не только из-за зябкого ноябрьского ветерка. Когда я опустил стекло и через дорогу его окликнул, Родерик вздрогнул; могу поклясться, на лице его промелькнул испуг затравленного человека.
Он медленно подошел к моей машине, и я спросил, что привело его в поселок. Оказалось, он приезжал повидаться с Морисом Баббом, крупным застройщиком.
Совет графства недавно выкупил последний свободный клочок семейных угодий Айресов и намеревался возвести там жилой массив, а Бабб выступал подрядчиком. Надо было утрясти последние детали.
— Заставил явиться в его контору, как лавочника, — горько вздохнул Родерик. — Попробовал бы он так с отцом! Знает, что мне некуда деться.
Еще больше помрачнев, он запахнул отвороты пальто. Утешить его было нечем. Сказать по правде, новость о застройке меня порадовала, поскольку округа сильно нуждалась в жилье. Вспомнив о его ноге, я спросил:
— Неужто пришли пешком?
— Нет-нет, я на машине — Барретт спроворил немного бензина. — Родерик кивнул на потрепанный черно-кремовый «роллс-ройс» — отличительное авто Айресов, припаркованное чуть дальше. — Я боялся, она скапустится еще по дороге сюда. Это стало бы последней каплей. Но ничего, сдюжила.
Сейчас Родерик напоминал себя прежнего.
— Будем надеяться, она и домой вас доставит, — улыбнулся я. — Вы не торопитесь? Зайдемте ко мне, обогреетесь.
— Спасибо, нет, — тотчас ответил он.
— Что так?
Родерик отвел взгляд.
— Не хочу отрывать вас от дел.
— Пустяки! До вечернего приема еще почти час, об эту пору я всегда бью баклуши. Мы давно не виделись, идемте!
Ему явно не хотелось идти, однако я упорно, но мягко наседал, и в конце концов он согласился зайти «лишь на пять минут». Поставив машину, я встретил его у дверей своего дома. Верхние комнаты были нетоплены, и я провел гостя в смотровую, поставив для него стул возле древней чугунной печки, в которой еще теплились угольки. Я занялся растопкой, а Родерик, сняв кепи и сумку, расхаживал по комнате. На полке он увидел старинные инструменты и склянки, оставшиеся от доктора Гилла. Казалось, настроение его немного улучшилось.
— Вот та самая банка, что стала кошмаром моего детства, — усмехнулся он. — Может, никаких пиявок в ней не было?
— Скорее всего, были, — ответил я. — Пиявок, лакрицу и рыбий жир доктор Гилл считал панацеей. Снимайте пальто, я сейчас.
Из кабинета я принес бутылку и стаканы.
— Только не подумайте, что я взял моду пить средь бела дня, — сказал я. — Но вам явно надо взбодриться, а это всего лишь старый темный херес. Я держу его для женщин, узнавших о своей беременности: одни хотят отметить событие, других требуется вывести из шока.
Родерик улыбнулся, но почти сразу опять попасмурнел.
— Бабб меня уже угостил. Его-то из шока выводить незачем, уж поверьте! Сказал, надо сбрызнуть сделку, а то удачи не будет. Я чуть было не ответил, что ее и так нет, раз я продал землю. Вы не поверите, но деньги, что мы получили, уже почти все разошлись.
Однако он взял стакан и чокнулся со мной. Странно, рука его тряслась. Сделав быстрый глоток, Родерик принялся гонять херес в стакане, пытаясь скрыть дрожь. Я предложил ему сесть и отметил, как напряженно и неуверенно он опустился на стул. Он держался так, словно в нем перекатывались какие-то гирьки, в любую секунду грозившие нарушить его равновесие.
— Вид у вас измочаленный, Род, — мягко сказал я.
Забинтованной рукой он отер губы. Повязка уже запачкалась, на ладони сбившись в гармошку.
— Замотался со сделкой, — ответил Родерик.
— Не принимайте это близко к сердцу. В Англии найдется сотня землевладельцев, которые попали точно в такое же положение и делают то же самое, что и вы.
— Скорее уж, тысяча, — вяло возразил он. — Кого ни встречу из однокашников или однополчан, у всех та же история. Одни уже все прожили, другие вынуждены наниматься на работу. Родители совершенно издергались… Нынче открываю газету: епископ разглагольствует о «бесчестии немца». Почему никто не напишет о «позоре англичанина»? Обычного трудяги-британца, имущество и доходы которого еще с военной поры тают словно дым. В то время как хапуги вроде Бабба процветают, а никому не известные выскочки без роду-племени вроде сволочного Бейкер-Хайда…
Не закончив фразу, Родерик глотком допил херес и судорожно завертел в руках пустой стакан. Взгляд его стал невидящим, а у меня вновь возникло тревожное впечатление, что в нем неприкаянно мечутся гирьки, заставляя терять равновесие.
Упоминание Бейкер-Хайда меня обеспокоило. Может, именно это его изводит? — подумал я. Похоже, богатенький герой фронтовик, женатый на красавице, стал для него неким фетишем.
— Послушайте, Род, так нельзя, — подался я к нему. — Плюньте вы на этого Бейкер-Хайда и всякое такое. Думайте о том, что у вас есть, а не о том, чего нет. Поверьте, вам можно позавидовать.
Он как-то странно взглянул на меня:
— Позавидовать?
— Да. Взять хотя бы ваш дом. Я знаю, он отнимает много сил, но если беспрестанно об этом плакаться, жизнь вашей матери и сестры легче не станет, ей-богу! Не понимаю, что с вами творится последнее время. Если вы задумали…
— О господи! — вспылил Родерик. — Если вам так нравится этот проклятый дом, попробуйте сами с ним управиться! А я на вас полюбуюсь! Вы ни черта не знаете! Если я хоть на секунду перестану… — Он сглотнул, на его худом горле судорожно дернулся кадык.
— Что перестанете?
— Стеречь. Защищаться. А вам известно, что в любую секунду вся эта хреновина может обрушиться, погребя под собой нас всех? Вы же ничего не понимаете! Никто! Вот что меня убивает!
Ухватившись за спинку стула, он приподнялся, но затем, словно передумав, тяжело плюхнулся обратно. Теперь его уже колотило — не знаю, от злости или волнения. Я отвернулся, чтобы дать ему время прийти в себя, и занялся плохо разгоравшейся печкой. Возясь с вьюшкой, я слышал, как ерзает на стуле Родерик. Потом он чертыхнулся, а ерзанье его стало уже просто неестественным. Я оглянулся: весь в испарине, побледневший, Родерик дрожал как в лихорадке.
Мелькнула мысль, что я был прав насчет эпилепсии — у него начался припадок.
Но Родерик закрыл рукой лицо и выкрикнул:
