— Возьмите. Прошу вас.
Я неохотно взял футляр и, опустив его в карман, с наигранной бравадой сказал:
— Беру на временное хранение. Оно будет у меня, пока я не надену его на ваш палец. Помните об этом.
Каролина поморщилась, но голос ее был спокоен:
— Пожалуйста, не надо. Я понимаю, это тяжело, так не усугубляйте. Я не больна, не испугана, не валяю дурака. Не считайте это дамской штучкой — устроить сцену, чтобы раззадорить кавалера… — Она скорчила рожицу. — Надеюсь, вы знаете, что до такого я не опущусь.
Я не ответил. Меня вновь охватили паника и бессильная злость оттого, что все так просто: я ее хочу и не могу получить. Нас разделял какой-то ярд, никаких иных преград, кроме чистого прохладного воздуха. Меня тянуло к ней недвусмысленно и сильно, и я не верил, что она не чувствует ответного влечения. Я к ней потянулся, но она отступила, виновато повторив:
— Пожалуйста, не надо.
Я сделал шаг, но она отпрянула, и я вспомнил, как давеча она отскочила от меня, точно ошпаренная. Но сейчас в глазах ее не было страха, и даже виноватая нотка исчезла из ее голоса; в нем появилось то, что в первые дни нашего знакомства казалось мне черствостью:
— Если я вам хоть чуть-чуть дорога, вы этого не сделаете. Я всегда о вас думала с большой теплотой, и мне будет горько переменить свое мнение.
В Лидкот я вернулся почти в том же раздрызге, что и накануне. Разница была лишь в том, что день я кое-как продержался, и только после вечернего приема, когда впереди замаячила ночь, самообладание мне изменило. Ни работать, ни даже сидеть я не мог и вновь шагами мерил комнату; меня изводила несообразная мысль о том, что после дюжины произнесенных слов я в единый миг утратил право на Каролину, Хандредс-Холл и наше светлое будущее. Все это не укладывалось в голове. Я просто не мог этого допустить. Схватив шляпу, я прыгнул в машину и газанул в Хандредс-Холл. Мне хотелось вцепиться в Каролину и трясти ее, трясти, пока она не образумится.
Но потом меня осенила идея лучше. На перекрестке я свернул на лемингтонскую дорогу и направился к дому адвоката Гарольда Хептона.
Видимо, я потерял счет времени. Когда служанка впустила меня в дом, я услышал голоса и звяканье посуды; взглянув на часы в прихожей, стрелки которых перешагнули половину девятого, я испуганно сообразил, что в столовой семья собралась за ужином. Хептон вышел ко мне, салфеткой отирая подливку с губ.
— Простите, что обеспокоил, — сказал я. — Заглянув другой раз.
Адвокат добродушно отбросил салфетку:
— Пустяки. Мы почти закончили, и я буду рад небольшой паузе перед пудингом. К тому же приятно увидеть мужское лицо. Когда в доме одни женщины… Прошу вас, здесь нам будет покойно.
Он провел меня в кабинет, окна которого выходили в сад, погружавшийся в сумерки. Дом был хорош. У Хептона и его жены водились денежки, которые они сумели не растранжирить. Оба страстно любили лисью охоту, и потому стены были увешаны охотничьими фотографиями и реликвиями, хлыстами и трофеями.
Закрыв дверь, адвокат угостил меня сигаретой и присел на край стола, я же скованно устроился в кресле.
— Не буду ходить вокруг да около. Полагаю, вы знаете, зачем я здесь, — сказал я.
Прикуривая сигарету, Хептон неопределенно качнул головой.
— Это касается Хандредс-Холла и Каролины, — продолжил я.
— Надеюсь, вы понимаете, что я не вправе говорить о финансовых делах семьи.
— Вам известно, что вскоре я должен был стать членом этой семьи?
— Да, я слышал.
— Каролина разорвала помолвку.
— Сочувствую.
— Но вы и об этом знали. Причем узнали раньше меня. Думаю, вам также известны ее намерения в отношении дома и поместья. Она говорит, Родерик выдал что-то вроде доверенности, так?
Хептон покачал головой:
— Я не могу это обсуждать, Фарадей.
— Вы должны ей помешать! Родерик болен, но не настолько, чтобы у него из-под носа увели его собственность. Это аморально.
— Естественно, я не предприму никаких шагов без надлежащего медицинского заключения.
— Да что вы, ей-богу! Я его врач! И врач Каролины, если на то пошло!
— Потише, старина, ладно? — осадил меня Хептон. — Если помните, вы сами подписали бумагу о передаче Родерика в ведение доктора Уоррена. Тот считает, что бедняга не в состоянии управлять собственными делами и в ближайшее время вряд ли сможет. Я говорю лишь то, что сказал бы сам Уоррен, будь он здесь.
— Пожалуй, надо с ним говорить.
— Непременно поговорите. Но не он дает мне указания. Я получаю их от Каролины.
Его непробиваемость меня бесила.
— Но есть же у вас собственное мнение? Нельзя не видеть полную безрассудность этого плана!
Хептон изучал кончик сигареты.
— Не уверен, что соглашусь с вами. Конечно, чрезвычайно жаль, что округа лишится еще одной старинной семьи. Но дом буквально рассыпается. Имение требует надлежащего управления. Разве Каролина с этим справится? Что у нее здесь осталось, кроме множества горестных воспоминаний? Ни родителей, ни брата, ни мужа…
— Тут мои комментарии неуместны… Извините. Не знаю, чем могу быть вам полезен.
— Вы можете все притормозить, пока она не образумится! Вы упомянули болезнь ее брата, но разве не очевидно, что Каролина сама не вполне здорова?
— Вот как? В нашу последнюю встречу она прекрасно выглядела.
— Я говорю не о физической хвори, а нервах и душевном состоянии. Подумать только, через что ей пришлось пройти… Напряжение последних месяцев сказалось на ее здравомыслии.
Хептон слегка опешил, но потом усмехнулся:
— Дорогой мой, если бы всякий раз отвергнутый парень пытался выдать свою подругу душевнобольной…
Не договорив, он развел руками. По его лицу я понял, каким дураком себя выставил, и тотчас осознал полную безнадежность своей ситуации. Меня аж скрючило от тяжести удара. Зря теряешь время, горько сказал я себе, он всегда тебя недолюбливал, ты не из их шайки. Я встал и раздавил сигарету в оловянной пепельнице со сценой лисьей охоты.
— Полагаю, семейство вас заждалось, — сказал я. — Извините, что обеспокоил.
— Пустяки. — Хептон тоже встал. — Жаль, ничем не могу вас утешить.
Теперь мы были сама любезность. В прихожей мы обменялись рукопожатием, я поблагодарил за уделенное мне время. Адвокат взглянул на светлое вечернее небо, мы перекинулись репликами о прибавляющемся дне. Из машины я посмотрел в незашторенное окно столовой: покачивая головой, Хептон садился за стол — видимо, говорил жене и дочерям о моем визите; через минуту он уже забыл обо мне и приступил к пудингу.
Я пережил еще одну скверную ночь, за которой последовал тягостный день; неделя тянулась с удручающим скрежетом, и в конце ее я уже чувствовал, что задыхаюсь в своем несчастье. О нем я еще никому не поведал; напротив, я изображал неуемную радость, поскольку многие пациенты, прослышавшие о грядущей свадьбе, желали меня поздравить и обмусолить подробности. К субботнему вечеру силы мои иссякли. Я прибрел в счастливый домик Грэмов, где рухнул на диван и, закрыв руками лицо, исповедался.
Дэвид и Анна были весьма участливы.
