Конторские будни

– То же самое происходило и на моей последней службе – сказал Грайс. Стало быть, роман, взращенный в барах, расцвел свадебным цветком – счастливый контраст с бесплодными страданиями за соседним столиком. – У нас было четыре… нет, даже пять свадеб в прошлом году. И все между коллегами, или по крайней мере между бывшими коллегами.

– И кто-нибудь всякий раз обходил отдел с кружкой для пожертвований, – уверенно предположил Сидз.

– Это уж как водится, – сказал Грайс, подумав, что и ему, пожалуй, могут предложить раскошелиться в пользу миссис Рашман. Хотя, впрочем, вряд ли они решатся на такое нахальство. – А если не намечалось свадьбы, – продолжал он, – то кто-нибудь дослуживался до пенсии или собирался сменить работу, – Тут Грайс вспомнил, что, когда он уходил из «Комформа», ему, в первый раз за всю его трудовую жизнь, сослуживцы ничего не подарили. Да и кто станет думать о подарках при массовом изгнании?

– Ну, здесь-то вам не будут надоедать кружками для пожертвований, – обнадежил Грайса Сидз. – С «Альбионом» люди расстаются только ногами вперед.

– Миссис Рашман уходит из «Альбиона» в жизнь, а не на кладбище, – как бы неожиданно для самой себя сказала Пам, и Грайсу почудилось, что она сразу же пожалела о сказанном.

– Исключения только подтверждают правило, – спокойно парировал Сидз. При этом он как-то странно глянул на Пам. Если б тема не казалась такой безобидной, Грайс решил бы, что взгляд Сидза был предостерегающим и что Пам его предостережение приняла. Возможно, у любовной истории миссис Рашман была какая-то тайная подоплека.

Да-да, наверняка – потому что Сидз круто и довольно неуклюже сменил предмет разговора:

– Но вы спрашивали про общественные развлечения. У нас есть несколько клубов. Шахматный, например.

Грайс признался, что он разбирается в шахматах, как свинья в апельсинах, и его собеседники сказали, что они тоже. Все трое наперебой заговорили о своей неспособности постичь шахматные законы и о забавных разгромах, нанесенных им юными племянниками и племянницами, когда они пробовали играть с ними в эту загадочную игру.

– Что еще мы можем вам предложить? – раздумчиво сказал Сидз, явно удовлетворенный сменой темы. – Скуош. Теннис. Плавание. Вообще, почти любой спорт: у нас заключен договор со Спортивным центром в Актоне, и наши сотрудники бесплатно допускаются на его стадионы. Так мне по крайней мере говорили. Я- то, признаться, не спортсмен, и вся моя физкультура ограничивается утренней прогулкой до ближайшей станции метро.

– Моя тоже, – сказал Грайс. Ему все больше нравился его первый альбионский обед. Они приманили в конце концов кофейную тележку, и за кофе общая беседа стала столь оживленной, что Грайсу даже не удавалось вставить, как хорошо он здесь себя чувствует.

– Ну, и у нас есть своя труппа, – с оттенком какой-то странной неуверенности в голосе сказала Пам. А Сидз, почти грубо оборвав ее, только резче оттенил эту странную неуверенность.

– Набор в труппу закончен! – вскинулся он, и Грайс опять заметил его предостерегающий, или даже злобно предостерегающий, взгляд. Однако на этот раз Пам не захотела повиноваться предостережению.

– Мне, солнышко, как ответственному секретарю Приемной комиссии, это известно не хуже, чем вам, – процедила она. – Но если мы не будем узнавать, кто хотел бы вступить в нашу труппу, то, когда нам понадобятся новые актеры, мы их просто не найдем.

Ага, стало быть, у нее есть коготки, это стоит запомнить.

– Если вы говорите про любительский театр… – начал Грайс, надеясь притушить разгорающуюся перебранку и попутно отметив про себя, что это, по-видимому, очередная вспышка давно тлеющей ссоры, не улаженной вовремя главой их труппы.

Но Сидз прервал его, и не просто прервал, а словно бы даже и не заметил, что он попытался вмешаться в разговор. Дурацкое положение, мимолетно подумал Грайс.

– Вы знаете устав не хуже меня, Памела, – сказал Сидз одновременно с Грайсом, заставив его умолкнуть. – К переговорам с потенциальными кандидатами…

– Не учите меня уставу, Рон, я участвовала в его разработке…

– …приступают после согласования кандидатур с Организационным бюро. После согласования, а не до!

Грайс, как и Сидз, умел говорить, не обращая внимания на помехи.

– Если вы толкуете о любительском театре и мне будет позволено ввернуть словечко… – Он решил, что теперь будет уместно прибегнуть к шутливому тону – и снова остался в дураках, потому что Пам и Сидз не обратили на его слова ни малейшего внимания.

– Подчинение уставу нельзя доводить до абсурда, Рон. Если я не имею права даже спросить кого- нибудь…

– Да спрашивайте вы ради бога! Спрашивайте ради бога! Спрашивайте! Но мне просто хотелось напомнить вам…

– …что прием в труппу окончен. Я прекрасно это знаю, Рон. Но у меня создалось впечатление, что он мог бы стать подходящим кандидатом.

– О, чрезвычайно подходящим. Чрезвычайно. При прочих равных условиях.

Грайс уже всерьез подумал обидеться на столь беззастенчивое обсуждение при нем его персоны. Но с другой стороны, он услышал о себе лестный отзыв: ведь Пам назвала его подходящим кандидатом в их труппу, и, по мнению Сидза, это было действительно так – при прочих равных условиях, то есть, по-видимому, при условии, что прием в труппу будет возобновлен. На первый взгляд, они ссорились из-за пустяков – хотя им-то их устав пустяком явно не казался. Теперь Грайс был даже рад, что они так и не дали ему закончить фразу: он собирался сказать, что не интересуется любительским театром, а раз Пам считала его подходящим кандидатом, ему незачем было заранее отрезать себе путь в их труппу.

Грайс прикидывал, как бы поестественней сказать, что он, дескать, не прочь испытать свои актерские способности, и тут Пам легонько – даже, как ему показалось, почти нежно – дотронулась до его рукава.

– Послушайте, Рон, он же сочтет нас жуткими грубиянами! – покаянно сказала она.

– О, не обращайте на меня внимания, – галантно откликнулся Грайс, прощая ей заодно и третье лицо в ее косвенной попытке извиниться. – Я только хотел сказать…

– Когда речь заходит об альбионской труппе, страсти мигом накаляются, – снова перебив его, заметил Сидз. Грайсу оставалось надеяться, что он все-таки не хотел его оскорбить. – Как вы уже, наверно, поняли, – продолжал между тем Сидз, – дело в том, что, когда человек принят, его не выгонишь, и нам поневоле приходится быть осторожными. А лично против вас мы, разумеется, ничего не имеем.

– Да я понимаю. Мне только хотелось сказать, что любительский театр не очень-то меня, признаться, интересует. – На самом деле он вовсе не хотел теперь в этом признаваться – его заставила оскорбленная гордость. Ну ничего, он когда-нибудь спросит у Пам, почему она считает его подходящим кандидатом, и даст ей себя убедить.

– Стало быть, тут и говорить было не о чем, – со сварливыми нотками в голосе сказал Сидз, посмотрев на Пам.

Пришлось с этим согласиться. Они принялись молча пить кофе. Грайс незаметно глянул на свои часы – было без десяти два, и, если считать, что дорога в отдел займет минуты три, им предстояло избыть еще семь минут. Ни Сидз, ни Пам, как понимал Грайс, вовсе не были увлеченными работягами и вряд ли возвращались после обеда за свои столы хоть на секунду раньше времени.

Надо было спасать так приятно начавшийся обед, и Грайс дружелюбно спросил:

– А можно узнать, если это, конечно, не секрет, какую пьесу запланировала ваша труппа на нынешний год?

– Пока не решено. Может быть, труппа примет мое предложение, и тогда мы поставим «Он пришел» Пристли… но я в этом не уверена, – без всякого энтузиазма ответила Пам. Общего разговора опять не получилось.

Тогда Грайс похвалил альбионский ресторан, его дешевизну, чистоту, широкий выбор блюд и неплохой кофе – особенно по сравнению с бурдой из кофейного автомата. Эти похвалы были выслушаны