створка у нее уже была разбита) и вошел в отдел. Если не считать телефонов, сваленных кучей у стены, как на аукционе конторского оборудования, но все еще подключенных к розеткам, здесь было голо, словно в танцевальном зале. Весело-оживленные служащие стояли кто где, засунув руки в карманы или прислонившись к низкому барьерчику – пока их не попросили отойти два человека в синих халатах: они деловито измеряли что-то стальной рулеткой и записывали результаты своих измерений на листе бумаги с подложенной под нее фанеркой.
Присоединившись к Сидзу и Бизли, которые стояли чуть поодаль от всех, Грайс узнал, что реорганизация началась из-за перегородок: их собирались передвинуть и поэтому вынесли мебель. Клетушку Копланда было задумано выгородить у внешней стены, чтобы она освещалась собственным окном, а перенесенные на ее место шкафы планировщики решили обгородить совсем новым барьерчиком – его как раз протаскивали в дверь двое рабочих в комбинезонах. Грайс не понимал, зачем понадобилось убирать прежний барьерчик, огораживавший клетушку раньше, но его деловито снимали. А главная перепланировка заключалась в переносе барьерчика, отделявшего Отдел канцпринадлежностей от Оперативно- хозяйственного: его решено было передвинуть на шесть дюймов, немного увеличив таким образом территорию, занимаемую канцпринадлежниками. Сидз и Бизли сказали Грайсу, что, судя по прежнему опыту, рабочим Ремонтно-планировочного отдела, которые воплощали в жизнь проекты оперхозяйственников, потребуется на реорганизацию три дня.
Грайс предположил, что реорганизация вообще никому не нужна.
– Нужна или не нужна, – проворчал Бизли, – а это у нас ежегодное мероприятие. Иначе им совсем нечего было бы делать. Они и так почти весь год режутся с утра до вечера в карты.
Грайс нисколько не удивился. Британские рабочие, на его взгляд, всегда так работали.
Считая, что нужно поговорить со всеми, словно на вечеринке у друзей, Грайс двинулся дальше. Ему очень хотелось узнать, как поведет себя Пам после их тайной попойки, но она играла с братьями Денни в слова – идиотское все же занятие! – и он подошел к миссис Рашман, одиноко стоявшей посреди отдела со своей пустой хозяйственной сумкой. Она сказала, что нынешний отдельский катаклизм начался в основном из-за него.
– У них ведь есть санитарно-бытовые нормы, или не знаю уж, как оно точно называется, по которым на каждого служащего должно приходиться столько-то кубических футов воздуха. Должно, видите ли, приходиться!
Грайс, конечно, слышал о санитарно-бытовых нормах, но никогда не видел, чтобы им следовали с такой тщательностью. Он сказал миссис Рашман, что устраивать весь этот шурум-бурум из-за воображаемого увеличения пространства просто глупо.
– Планировка-то у нас на этаже открытая!
– Чхих! – скрипуче-презрительно хохотнула миссис Рашман. – Это, мой дорогой, вы скажите не мне, а начальнику Санитарно-бытового отдела. Я-то с вами согласна. Но им же просто больше нечего делать. Нет уж, эта реорганизация у них запланирована и утверждена, а значит, должна выполняться. Должна, понимаете? Санбытовики решили, что ее надо сделать, оперхозяйственники, чтобы чем-нибудь заняться, все распланировали, а ремонтники принялись выполнять. Это именно так у них и называется – выполнять. Вы только посмотрите! Черепахи и то, пожалуй, ползали бы проворней!
Теперь Грайс понял, о чем толковала Пам, говоря, что миссис Рашман «удручают» альбионские порядки. Но она могла бы удручаться и потише – двое техников с рулеткой наверняка ее слышали.
– Стало быть, мое появление потребовало дополнительного воздуха. Но ведь у оперхозяйственников-то воздуха теперь будет меньше.
– А это уж их забота: по мне, раз они хотят задыхаться – пусть задыхаются. Но у них наверняка кто- нибудь уходит на пенсию, так что они могут отдать нам немного пространства. А уж как они будут выкручиваться, когда возьмут человека вместо уволенного, этого я не знаю.
– Скорей всего, опять передвинут перегородку в нашу сторону.
– Именно! Вы вот шутите, а они, увидите, так и сделают. И мистер Копланд никак не сможет им помешать. Потому что я-то уволюсь, и в нашем отделе снова на одного человека будет меньше.
– Стало быть, все начнется сначала. Но ведь раз я поступил сюда за несколько дней до вашего ухода, было бы разумно ничего не менять.
– Это
– Ну, если рассуждать формально, то, конечно, перехлестнулись.
– Формально или не формально, это им все равно. Для них важно, что мы перехлестнулись. Вот если бы вас взяли на работу
– Так ведь стола-то у меня пока нет.
– Надейтесь, дорогой, будет у вас стол. Вы уже написали требование?
– Да я только вчера узнал, что мне надо бы его написать.
– Обязательно надо. Просто обязательно! Я бы на вашем месте занялась этим как можно скорей. В Отделе оборудования сидят такие бездельники, что не приведи бог. Ваше требование может проваляться у них целую вечность.
– Мне уж мистер Ваарт сказал.
Удивительное дело – почти каждый разговор здесь упирался рано или поздно в столы. А впрочем, ничего удивительного, если учесть, что большую часть своей конторской жизни служащий проводит за столом.
Тем временем Ваарт, крикнув Пам, Сидзу и Бизли что-то ободряющее, хотя они вроде бы вовсе в этом не нуждались, зашагал к Грайсу с миссис Рашман. И тут Грайс припомнил вопрос, который он не успел задать Ваарту в понедельник,
– А не проще ли будет, если я займу ваш стол, когда вы уволитесь? – спросил он миссис Рашман.
На лице Ваарта появилось выражение дурашливой ошарашенности, и Грайс понял, что он услышал его вопрос,
– Ишь, какой шустрый! У-ху-ху-ху-ху!
– Я ему уже объяснила, что мы, к сожалению, перехлестнулись, – холодновато сказала Ваарту миссис Рашман, слегка раздраженная его вмешательством в ее объяснения.
– Во-во, перехлестнулись! Перехлестнулись, ясное дело! Как вы тогда с Ферьером.
– Правильно, как я с Норманом Ферьером. Он работал тут, когда вас еще не было, – сказала она Грайсу. – Ему пришлось уволиться по болезни. А меня взяли на работу за две недели до его ухода …
– Сердечная машинка не сдюжила, – вставил Ваарт.
Фамилия Ферьер показалась Грайсу смутно знакомой. Ну да – он слышал ее в первое утро на новой работе, когда Сидз обсуждал с Копландом здоровье некоего Феела. Они еще тогда говорили, что ему уже лучше.
– … Так думаете, мне разрешили сесть за его стол? – продолжала между тем миссис Рашман. – Да ничего подобного! Стол отправили в подвал, а меня заставили маяться с их дурацкими требованиями.
– И маялась она, стало'ть, чуть ли что не три месяца.
– А когда эта трехмесячная маята кончилась, я получила тот самый стол, который они отправили три месяца назад в подвал – чтоб мне сию секунду провалиться, если не тот. Чхих!
– Х-х-хах!
– У-ху-ху-ху-ху!.. Мы толкуем про Ферьера, – заметив Грант-Пейнтона, повернулся к нему Ваарт. Грант- Пейнтон слонялся по отделу, как только что вошедший гость, которого забыли познакомить с другими участниками вечеринки. Да-да, все это здорово напоминало вечеринку! – Про канитель с его столом.
– А-а, верно-верно, Ферьер. Кто-нибудь знает, как он сейчас? – По мнению Грайса, в голосе Грант- Пейнтона прозвучали немного странные нотки.
А миссис Рашман и Ваарт повели себя совсем уж странно: они многозначительно переглянулись,
