Конторские будни

попытался втянуть его в разговор, но он демонстративно уклонился.

На работу в понедельник не вышло сразу несколько канцпринадлежников. По-прежнему отсутствовал Копланд; не было Ваарта и братьев Пенни; а к утреннему перерыву на чай обнаружилось, что Тельмы тоже нет, и это здорово встревожило Грайса. Он, конечно, собирался расспросить ее, что с ней приключилось после его побега, но она минут по сорок проводила утрами в уборной, и сначала он не заметил ее отсутствия: оно обнаружнлось, когда его коллеги решили подкрепиться.

Возможно, она заболела или просто притворилась больной – насколько Грайсу было известно, младшие служащие вроде нее могли раз в десять дней не выходить на работу, вот она, по-видимому, и решила этим воспользоваться. Хотя, возможно, ее все-таки уволили – вполне возможно.

Если кто-нибудь в «Альбионе» знал, что с ней стряслось, так это ее дядюшка из подвала, но Грайс побаивался к нему обращаться – а вдруг именно он застукал их возле секретного конференц-зала? Тогда Грайсовы расспросы наведут его на мысль, что они отнюдь не случайно оказались вместе, – это во-первых. А во-вторых, кто может поручиться, что сейчас у Архивного сектора дежурит дядюшка Тельмы? Ведь если альбионские швейцары дежурят по графику в разных местах и Грайс начнет расспрашивать не Тельминого дядю, а какого-нибудь другого швейцара, тот решит, что он просто спятил, и тогда уж ему вовек не выпутаться из этой истории.

А все же, если он хотел избавиться от беспокойства, другого выхода у него не было. Улучив минуту, когда сослуживцы рассматривали иллюстрированный каталог Ботанического центра, он выскользнул за дверь и спустился на лифте в подвал.

Но на этот раз Архивный сектор вообще никто не охранял. Пожалуйста, залезай в любой шкаф и снимай на микропленку все, что тебе угодно. Тяжелый день сказывался и тут. А ведь понедельник можно приравнять к национальному празднику, подумал Грайс, так мало людей выходит в этот день на работу.

Вернувшись в отдел, он обнаружил, что все его сослуживцы – или, говоря точнее, те немногие сослуживцы, которые соизволили прийти сегодня на работу, – с негодованием обсуждают обнаглевшую Тельму. Особенно возмущался Ардах. Копланд, Ваарт и братья Пенни, по его словам, получали зарплату за выполнение определенных обязанностей, а раз эти обязанности выполнять невозможно, они вправе сами решать, приходить им на работу или нет. Иное дело Тельма; ее, сказал Ардах, наняли, чтобы сотрудники отдела не отвлекались от работы по пустякам. В пятницу, потратив полдня на пятиминутную работенку, она была отпущена домой – тут Ардах скосил укоряющий взгляд в сторону Грант-Пейнтона – и теперь, по-видимому, решила приходить на службу, когда ей заблагорассудится. Ну и порядки!

Не дожидаясь конца этой тирады, Пам прихватила с подоконника Тельмин поднос, ушла в фойе, выдоила за свои собственные деньги кофе из автомата и принесла на подносе пластиковые стаканчики с бурой бурдой для всех канцпринадлежников. Вот ведь какая милая, подумал Грайс, раздраженно слушая ехидные выкрики оперхозяйственников. «Смотрите, не надорвитесь! – голосили они. – Давайте меняться – вы нам кофе, а мы вам стулья!» – и прочее в том же духе. С тех пор как исчезла отдельская мебель, они постоянно издевались над канцприиадлежниками. Даже их младшая служащая, цветная девчонка, и та время от времени вяньгала: «Ох и кучеряво же кое-кому живется!»

А Грант-Пейнтон, разозленный выпадами Ардаха и насмешками оперхозяйственников, решил сорвать злость на Грайсе.

– Надеюсь, вы наконец обнаружили мебель? – спросил он.

Грайс, ни словом не упомянув про Тельму, рассказал Грант-Пейнтону о своей экспедиции в подвал № 3.

– Значит, никаких результатов?

– Боюсь, что так.

– Тогда придется оставить все как есть до выхода на работу мистера Копланда или инженера по противопожарной безопасности, не знаю уж, кто из них появится раньше. Пусть начальство расхлебывает эту кашу с пропажей, я ее не заваривал. Если кому-нибудь нравится подпирать тут задницами барьерчики, пусть остается, а мне надоело веселить наших соседей-тружеников, я ухожу.

Последние слова Грант-Пейнтон произнес намеренно громко, чтобы его услышали оперхозяйственники. Нескольких из них Грайс видел на собрании альбионской труппы, и сейчас, под гневным взглядом своего председателя, они мигом перестали ухмыляться и уткнули носы в рабочие бумажки.

Язвительно посоветовав коллегам явиться завтра утром на работу, чтобы начальнику, если он соблаговолит выздороветь, не было одиноко, Грант-Пейнтон надел пальто и удалился. Вслед за ним ушел Ардах, так что в отделе остались только Сидз, Бизли, Пам и Грайс.

Не дожидаясь, пока Сидзи Бизли втянут Пам в свой разговор насчет устроенного Грант-Пейнтоном представления, Грайс отвел ее в сторонку и шепнул:

– Нам надо срочно поговорить. – Обычно-то с такими словами обращаются женщины к мужчинам, а не наоборот, подумал он, но пока что у нее нет для этого причин.

Пам, словно бы шестым чувством угадывая всю важность предстоящего разговора, молча кивнула, а потом небрежно сказала Сидзу и Бизли, что поможет Грайсу купить подарок для его жены. Она могла быть очень изворотливой, когда хотела, и Грайс подумал, что ей вполне по силам развеять подозрения мужа, если у него появятся – тьфу-тьфу, не сглазить! – основания подозревать ее в неверности.

Минут через двадцать они уже добрались до уютного ресторанчика на одной из улиц Сохо. Грайс никогда здесь раньше не бывал, но пару раз проходил мимо и, заглядывая в окна с тюлевыми занавесками, решил, что столики на двоих, накрытые клетчатыми скатертями, очень хороши для любовного свидания. Жаль, что их сегодняшнее свидание будет чисто деловым.

Он мысленно наметил вехи своего повествования: для затравки – новости о пропавшей мебели, подслушанные Тельмой (ничего по-настоящему стоящего, но Пам, возможно, отыщет какой-нибудь подспудный смысл в словах швейцаров); потом – как можно красочней – рассказ про находку старого счета- заказа (с намеком на продолжение рассказа в дальнейшем); потом – стремительно сменяющие друг друга эпизоды: таинственный лифт, подымающийся только на один этаж, секретный конференц-зал под «Лакомщиком», совет директоров и министр; а напоследок – Парслоу. Завершить ли свою повесть «Экспортом», точь-в-точь похожим на «Альбион», или же до сих пор не снесенной типографией, он решит по ходу дела.

Но обслуживание в ресторане оказалось из рук вон плохим, и ему постоянно приходилось отвлекаться, чтобы отправлять обратно на кухню блюда, которые он вовсе не заказывал, и умолять официанта принести им вино до десерта. А когда задерганный официант прихватил со стола вместе с грязной посудой счет-заказ, Грайс бегал вызволять его у судомоек. Короче, он все время сбивался, и вместо стройного повествования у него получилась какая-то невразумительная мешанина. Но Пам внимательно слушала, помогая ему иногда наводящими вопросами, и в конце концов поздравила с прекрасно проведенным расследованием.

– И вы решительно никому об этом, не рассказывали?

– Решительно никому, ни единой живой душе! – с излишней, быть может, горячностью воскликнул Грайс. Ему смутно помнилось, что Парслоу он, кажется, наговорил куда больше, чем следовало, но Парслоу был не в счет.

– Я не уверена, что сейчас нам надо выкладывать на общем собрании все ваши новости, – задумчиво сказала Пам, пообещав ему как можно скорей созвать Оргбюро. – Если Тельму допросили – а ее наверняка допросили, – то мы теперь оказались в положении «они-знаюг-что-мы-знаем, а мы-знаем-что-они-знают-что-мы-зна-ем». Поэтому есть смысл объявить на общем собрании про секретный конференц-зал и послушать, как будут объяснять эту загадку рядовые любители. Обо всех же остальных ваших открытиях стоит оповестить пока только членов Оргбюро – так подсказывает мне мое внутреннее чутье.

– Вы думаете, это «может стать известно», если цитировать Сидза?

– Не думаю, я уверена, Клем. Я уверена, хотя доказать, конечно, не смогу, что обо всех наших начинаниях становится известно Лукасу. Уверена, и все тут.

– Стало быть, шпионы в нашем стане?

– Возможно, это припахивает мелодрамой, Клем, но я убеждена, что «Альбион» кишит шпионами начальства. И было бы странно, если б их не было среди наших любителей.

Ресторан им попался дрянной, но Грайс чувствовал себя очень хорошо. Его рассказ и так уже произвел