– Послы, просители, маги с их проклятыми снадобьями… С чем ты, грек? Что ты предлагаешь для поправления мира? Назови средство.
– Вавилон. Вавилон – вот лекарство.
Он и сам в это верил. И, странное дело, только укрепился в вере, воочию узрев царя.
И тут – как будто вино или что там в нем было воспалило жилы зрения, мускулы мысли – царь заговорил громко и нараспев:
– Мы слышали басни об утре земли, о ее золотом полудне, который, как считают, придется на двадцать первый век после некоего нерожденного Мессии, а может, на тридцатый, сороковой или сотый. И слышали мы басни о долгом, долгом сумраке упадка. В котором будут взлеты и падения, новые варвары, полеты к звездам, кто знает?
Но это все пустое, чепуха. Сейчас утро, и утро же будет через миллион лет. И еще через миллион. И даже ранний полдень будет невообразимо другим, отличным от утра. Планету, может, будут населять и ею править существа, что ныне не длиннее пары дюймов: мыши полевые, землеройки. Иль псы, ходящие на двух лапах. Или птицы. Или твари, которых мы даже представить не можем, потому что их предки еще не родились.
Что до меня, то я за землероек! За крошечных пушистых малюток, снующих проворно по земле меж папоротников и цикад и прячущихся ловко от гулко топающих к смерти ящеров. Но то всего лишь предрассудок, предубеждение и желание повторить уже прожитую историю.
Кто способен ощутить время? Кто в состоянии прочувствовать его громадные аркады? Ах… И все же ловкий фокус нам удался!
Он срыгнул, и служанка тут же вытерла изрыгнутую массу цвета моря.
– Мир древний явно старше нашего. Он как старик, рядом с которым мы – нахальный юнец, пусть даже и живем дольше в большинстве своем, чем те, другие. Там – вечер, здесь – утро, потому что там – древность.
Таким образом, возрождая рассвет цивилизации, который ныне прах, в душе нашей мы делаем гигантский прыжок в полдень жизни и даже, может быть, в ее вечер. Мы выходим за пределы незрелого утра времени, в другие, более поздние часы будущего…
Стоявший неподалеку писец торопливо записывал все это, царапая воск заостренной палочкой. Зачем записывать, если есть микрофон, если за происходящим наблюдает скрытая камера? Уж где-где, а в этой комнате должно быть соответствующее оборудование. Как, несомненно, и повсюду в городе. Чтобы справиться с потоком входящей информации, наблюдатели должны пользоваться самыми современными компьютерами с функцией реализации нечеткой логики.
В своем, несомненно, спорном, но старательном следовании древним традициям Вавилон, возможно, стал первым самоосознанным полисом в мировой истории. Ничего подобного не было нигде и никогда. Чем- то вроде общинного мозга. Может быть, Вавилон и сам компьютер, построенный из людей, а роль микросхем памяти исполняют глиняные таблички и вощеные дощечки.
Утомленный монологом Александр откинулся на подушки и закрыл глаза. На веках его лежала краска. Управляющий потянул гостя за рукав, давая понять, что аудиенция окончена.
Алекс уперся. Он так и не успел ничего сказать, кроме нескольких слов, и сейчас его одолевало желание выговориться, отдаться на милость повелителя.
– Царь Александр! – воззвал он. Управляющий потянул сильнее. – Простите, ваше величество, но вы задали мне вопрос.
Веко дрогнуло и поднялось.
– И ты ответил.
– Я должен рассказать кое о чем еще.
Но о чем? Какую повесть предложить царю? О маленьком свитке? О Фессании? О Деборе, Шазаре и Мардуке? Последние трое были, конечно, героями одной повести, но ведь три эти нити можно и расплести для пущего эффекта. Люди Александра к пыткам не прибегают, докапываясь до истины только с помощью логики… Он растерялся. И все же… он не совершит ничего предосудительного, если расскажет о своем открытии. Может быть, его даже вознаградят. Чем? Мешочком с монетами? Дозволением жениться на Деборе? Нет, правдой…
– Ваше величество, я нашел устройство, изготовленное с помощью tekhne будущего.
Глаз закрылся, но накрашенные губы снова шевельнулись.
– Еще одна книга предзнаменований? Расскажи о ней Аристандру, а не мне. Я – книга предзнаменований Вавилона, Аполлон Прорицающий.
Управляющий пригнул Алекса к полу.
– Плохой мальчик, – прошептал он.
Пятясь задом, с горящими щеками и на четвереньках, гость выполз в коридор. Управляющий щелкнул пальцами, подзывая стражу.
– Доставьте его к Аристандру. Живо!
Алекса провели по другому коридору, тоже пропитанному тяжелым сладковато-гнилостным запахом, мимо дюжины дверей. Остановились у тринадцатой.
На стук отозвался высокий костлявый греке длинным пониклым носом, напоминающим хобот тапира. Лет пятидесяти, чисто выбритый, с завитыми, спускающимися кольцами на шею волосами. Голова перехвачена плетеным серебристым шнуром.
На кончике длинного носа образовалась капля. Он вытер ее рукавом, но ее место тут же заняла другая. У грека был насморк или же, может быть, нос его, подобно сталактиту, удлинялся с годами за счет выделения жидкости и отложения солей.
Управляющий объяснил, в чем дело, и Аристандр впустил его, Алекса и стражей.
Столы, табуреты, полки, большая часть пола и половина кровати завалены глиняными табличками и свитками папируса. На стенах таблицы со странными геометрическими рисунками и примечаниями, сделанными красными чернилами. В одном углу водяные часы, у окна – солнечные, а еще неизвестного назначения устройства с зубчатыми колесиками, дисками и шестернями.
– Устройство, изготовленное с помощью tekhne будущего, вот как? – Аристандр вытер нос, накрутил на палец прядку волос. – Изложи подробно все обстоятельства.
– Да… но кто вы? – спросил Алекс.
– Глупец, – сказал управляющий. – Перед тобой Аристандр, придворный футуролог.
– Так оно и есть. И время идет.
– А я-то думал, что в Вавилоне время стоит.
– Мое время бежит. И царя тоже.
– Когда он умрет, будет ли назначен другой Александр?
Оплеуха больно обожгла щеку.
– Переходи к делу.
Алекс подался назад и наткнулся спиной на острие копья.
– Я… Извините. Могу ли я говорить о вещах, которые не относятся к Вавилону?
– Разрешаю. – Аристандр посмотрел на стражей. – Вам запрещается повторять где-либо то, что вы здесь услышите, а не то ваши уши проткнут раскаленными иголками.
– Ну, получилось так… – начал Алекс. Остальное – но не все – вывалилось из него само собой.
Вытянув большую часть оставшегося хитроумными вопросами – нюх на детали у Аристандра оказался отменный, несмотря на заложенный нос, – футуролог едва заметно усмехнулся.
– Думаю, нам не помешает выпить вина, – сказал он и, отложив в сторону папирусы, поставил на освободившееся место кувшин и три чаши, которые сам и наполнил. _ Что ты об этом думаешь? – Вопрос был адресован управляющему.
Управляющий утолил жажду с жадностью человека, иссушившего горло пространной речью.
– Заговор, – ответил он. – Вот что это такое. С одной стороны, глупейший заговор. А с другой – он же, но более тонкий и глубокий, хотя многое остается пока неясным. И в самом сердце – вот этот мальчишка, простодушный младенец с неустойчивой психикой.
Алекс почувствовал, что краснеет. Неоперившийся юнец, вот он кто. Сопляк, из которого Митч старался, да так и не смог сделать мужчину, бойца.
