— Ах, повенчаться хотите? Ну скажи, к чему тебе венчаться? Спать есть с кем, она и лучше, и удобней жены: заведешь новую — старую можно в лес выгнать.
Шапка в руках Мартыня сплющилась, сделавшись меньше рукавицы. Он даже опустил ресницы, чтобы барыня не видела его глаз. Только в голосе его послышалось что-то, напоминавшее звон молота о наковальню.
— Мне с ней спать не приходится, я сплю на сеновале, а она с мальчонкой в комнате.
— Только по ночам слезаешь поглядеть — знаем мы, как вы это умеете. Получше вашей скотины в хлеву. Нет-нет, никакого разрешения вы от меня не получите. Наоборот, вот выдастся побольше свободного времени, я попробую, нельзя ли вовсе вас отучить от этого блуда. Погодите ужо!
Тут даже Холодкевич заерзал.
— Ты забываешь, милая, что и русский закон не дает помещикам права препятствовать женитьбе.
«Милая» вскинулась, как ласка.
— Я сама знаю свои права. Пускай он на меня жалуется. Пускай отправляется в Ригу!
Мартынь вздохнул. Выходит, напрасно приходил, не уломаешь ее, а Холодкевич тут бессилен. Что же теперь сказать Инте? Может, хоть остальное как-нибудь удастся уладить, все же полегче станет. Он заикнулся о припасах из господской клети и срубленных на постройку риги деревьях и хотел уже вытащить деньги. Но барыня усмехнулась.
— Ах, ты и денег накопил? Ну, да ведь как же, ремесло такое, что тебе ни один замок не преграда. Нет-нет, от воров я денег не беру, оставь у себя, дай срок, тебе еще приплатят. И за припасы, и за деревья — Гриеза мне уже все аккуратно подсчитал.
Мартынь растерянно глянул на Холодкевича, но тот сделал вид, что ничего не слышит. Оса встала и подалась в сторону кузнеца.
— Мне говорили, что ты будто страх как силен и смел. А как насчет погрома, который вы учинили в замке? А насчет сожженного дома управляющего?
— Я ни замок не громил, ни дом управляющего не поджигал.
— Конечно-конечно, он сам собою загорелся, а окна сами разбились. Ко всему ты еще и умен, кузнец, и я тебе верю. Конечно, ты ничего не знаешь и о том, кто убил в лесу Холгрена и кто переломал ноги старосте.
— Старосту камнем придавило, никто в этом не виноват, кроме него самого. А кто эстонца убил, никому неведомо, зимой лесорубы выкопали его из-под снега, мерзлого, как пень, и лисами обгрызенного.
— Ах, так ты думаешь, никто? Ну, а если у меня имеются люди, которые знают и смогут свидетельствовать? А что, если я сегодня же вечером прикажу тебя связать и бросить в подвал, чтобы ты не мог убежать до приезда суда?
— Меня никто не смеет трогать, я служил в русской армии.
Он вытащил свою бумагу и, как в прошлый раз тому немцу, сунул ее барыне под нос. Но она только кинула небрежный взгляд.
— И о твоих бумагах наслышана, я ведь только пошутила. Сегодня я и не думала бросать тебя в подвал. В русской армии ты потому и был, что всегда норовишь попасть туда, где можно убивать и грабить. Но только я еще слыхивала, что ты как-то ходил на войну и к эстонской границе. А это ведь по-другому звучит, нежели вместе с русскими, не так ли? Уж тут-то тебе не помогут ни бумаги, ни твои мужицкие плутни; в бараний рог тебя согнут, шелковым станешь! А теперь — вон с моих глаз! Не смерди тут!
Когда дверь закрылась, баронесса откинулась в кресле, стукнула обоими кулаками по столу и всем нутром, точно разорванные мехи, испустила протяжный вздох — э-эх!
Холодкевич встал.
— Милая, ты поступаешь опрометчиво, напрасно угрожая ему и настраивая против себя. Это опасный человек, ты его еще не знаешь.
«Милая» смеялась, точно увидев нечто забавное.
— Тебя, милый, страшит любая девка-скотнииа, которую ты выгнал из своей постели и которая поэтому грозится выцарапать тебе глаза. Этот разбойничий главарь будет у меня болтаться на сосне под самым окном. И все его дружки рядом повиснут. А остальных прикажу драгунам драть так, чтоб они и не встали больше. Я выжгу это змеиное гнездо, что ты тут развел, пускай хоть половина их передохнет. В Атрадзене у нас народу хватит.
Холодкевич только махнул рукой, вздохнул и ушел в дальнюю комнату.
Слушая Мартыня, рассказывавшего о своем хождении к барыне, Инта сидела на кровати поникнув, все больше сутулясь. Выслушав, глухо спросила:
— Что же нам теперь делать?
Мартынь долго не отвечал.
— Придется в Ригу идти, к судьям. Холодкевич говорит, что нет такого закона запрещать жениться.
Потом они долго сидели, угрюмые, потеряв всякую надежду, угнетаемые призраками страшного будущего. Инта, подперев голову, тупо уставилась в пол, Мартынь глядел в окно, за которым темень стала еще непрогляднее.
На другой день Холодкевич, ехавший верхом по дороге от кирпичного завода, придержал коня у кузницы. Когда Мартынь вышел, он сказал без всякого предисловия:
— Беги в Ригу, пока не поздно, это для тебя единственное спасение. К счастью, рижские бюргеры добились себе старых прав. Ты ведь и сам знаешь, сколько несчастных видземских мужиков нашли там себе убежище.
— Да как же бежать-то, барин? Разве же я могу Инту с Пострелом бросить? Перво-наперво нам надо достать дозволение жениться.
Холодкевич пожал плечами и пришпорил коня.
— Как знаешь. Только потом не кусай локти.
В тот год стояло солнечное лето и наступила ранняя осень. Клюква во мхах у Черного озера покраснела еще на Варфоломея, барыня по воскресеньям и после обеда посылала дворовых баб и девок собирать ее, чтобы мужики воровским образом не успели обобрать весь бор дочиста. Первый раз Мильда не ходила с ними. Она почти поправилась, только скособочилась, да так и не разогнулась: верно, розга кучера перебила какую-то жилу, а старой Лавизы, которая в таких случаях умела вправить и перевязать как следует, уже не было на свете. Стала она необычайно молчаливой, замкнулась в себе, ни с кем не говорила. Марча прогнала спать на сеновал к пастушонку. Барыня оставила ее в покое. Плетюганиха даже в дружбу набивалась, только Мильда делала вид, что и не замечает ее. Но в середине недели Мильда внезапно ожила, опять стала разговорчивой, в особенности начала интересоваться клюквенными местами в окрестностях озера; в следующее воскресенье пошла вместе с остальными бабами и притащила такую торбу, что даже барыня ее похвалила. Старостиху так и корежило от зависти: ишь ты, выпоротая телка к барыне подладиться хочет, доказать, что и она кое-что умеет делать почище самой старостихи. Тайком старостиха принялась выведывать у баб, где же Мильда набрала эту клюкву. Но в субботу, когда старуха по привычке украдкой подглядывала из окна замка, ключникова жена, сама того не ведая, выдала секрет. Так и хвалилась во весь голос перед Бертулиене: будто бы место это там, где березы у самого озера, а в воде большой пень, его даже из шалаша углежога видать. А уж ягоды там — хоть горстями греби, и каждая ягодка вот — с ноготь, и барыня ее за это похвалила!.. Завтра после полудня она опять постарается отделиться от остальных и наберет торбу уже с верхом.
В воскресенье утром, сразу же после завтрака, господа уехали в Лауберн — Винцент фон Шнейдер пригласил их на охоту. В таких случаях челядь могла свободно вздохнуть и отоспаться, потому что и домоправительница с горничной хотели отдохнуть от вечной ругани, спешки и слежки. В имении стояла такая тишина, точно и куры, воспользовавшись редкостным случаем, уселись на насест. Но на сей раз одна Плетюганиха не легла в постель. Отыскала большущую торбу и торопливо зашила в ней дыры. Она решила доказать, что может добиться большего, чем какая-то выпоротая телка, только поторапливаться надо, пока остальные не набрели и не обобрали лучшие места.
