только бы не опоздать!
На первом пути стояли красные вагоны воинского состава. Красноармейцы вышли на перрон. Повсюду мелькали защитного цвета гимнастерки и пилотки. Дальше, на втором пути, виднелись зеленые вагоны. Около них толпились и военные и штатские. Раздались три звонка. Думая только о том, как бы не опоздать, Вилнит нагнулся и пролез под какими-то толстыми, свисающими цепями на ту сторону. Ну, вот — поезд уже медленно двинулся на восток. Все подножки были облеплены пассажирами, и многие еще бежали к вагонам с бумажными свертками и бутылками в руках. Вилнит бросился к одной подножке, затем к другой — всюду толкались взрослые и не давали вспрыгнуть, а каждый следующий вагон бежал все быстрее. Протянув вперед руки, Вилнит громко закричал. Тут какой-то военный подхватил его под мышки.
— Сумасшедшие, ребенка бросили! — сердито крикнул он, побежал за вагоном и подбросил Вилнита на верхнюю ступеньку.
— Хватайся! Держись крепче! — услышал Вилнит. Он инстинктивно уцепился левой рукой за поручень, но до другого не мог дотянуться. Его сильно качнуло в сторону, но он быстро приноровился к ритму вагона. Однако долго стоять здесь не пришлось — с нижних ступенек поднажали и втолкнули Вилнита на площадку, а потом и в вагон.
Здесь было еще теснее, чем вчера, когда он ехал с дедушкой. Все полки загромождены, узкий проход заставлен ящиками, мешками и узлами. Чтобы пробраться, надо было перелезать через ящики, протискиваться между узлами и сгибаться в три погибели. Но это только взрослым. Вилниту же не пришлось ни сгибаться, ни наклоняться. А перелезть через узел или чемодан не представляло никакой трудности. Сердце постепенно успокоилось, щеки перестали гореть, вспотевший лоб и мокрая спина высохли. Опасность миновала. Он снова был в поезде и ехал на восток к дедушке и бабушке. Ничего, походит по этому востоку и найдет, где они там спрятались со своими узлами.
Вилнит совсем расхрабрился. Он уже представлял себе, как отыщет встревоженных стариков, и обдумывал, не следует ли опять рассердиться на них: забыли его одного на станции, заставили ночевать в чужой комнате на полатях. Но додумать до конца не пришлось: беспокойные пассажиры не очень-то церемонились с ним и, проходя мимо, то отталкивали в сторону, то прижимали к груде багажа. Надо было поскорее найти, где приткнуться.
На боковой лавке, вытянувшись во весь рост и закрыв голову платком, лежала больная женщина. В ногах у нее еще оставалось немного места, но там сидела девчонка с большой плетенкой на коленях. Не будь этой плетенки, можно было бы пристроиться рядом. Отодвинув плетенку немного в сторону, Вилнит примостился на краешке лавки шириной в ладонь. Это было не очень-то удобно: ежеминутно приходилось убирать ноги то вправо, то влево. Но ведь дедушка говорил: в военное время всем приходится туго. А сейчас как раз время военное, и Вилнит потерпит.
Суматоха мало-помалу улеглась, люди кое-как разместились, и стало довольно уютно. А когда на следующей станции девочка с плетенкой вышла и место осталось за Вилнитом, стало совсем хорошо. Больная выглянула из-под платка, — Вилниту она почему-то совсем не показалась больной, — потом повернулась на бок. Теперь Вилнит мог прислониться спиной к стене, и ноги не надо было убирать каждую минуту.
До обеда он ехал без особых приключений и неприятностей. Вот только донимала духота. Окна с обеих сторон открыты, но из них несло зноем, будто из печной отдушины. Скинув с себя все, что можно, пассажиры дремали, обливаясь потом. Всех так истомила жара и усталость, что никому не хотелось разговаривать и даже глядеть друг на друга. Ребятишки и те еле пищали и скоро умолкали, не дожидаясь материнских уговоров.
На лавке у самого окна сидела на подушке и вчетверо сложенном одеяле маленькая девочка. Мать ее куда-то вышла, а девочка играла с двумя куклами. У большой куклы в розовом платье и с двумя длинными косами льняного цвета была оторвана голова. Маленькая хозяйка тщетно пыталась водворить ее на место и уже начинала сердиться. Вилнит с первого же взгляда понял, что у девчонки нет навыков к серьезной работе, и, переступая через ноги дремлющих пассажиров, двинулся ей на помощь. Он уселся на свободное место, где, вероятно, сидела мать девочки, и протянул руку за куклой, у которой беспомощно болтались тряпичные ноги. Девочка не хотела ее отдавать и робко отодвигалась. Но Вилнит стоял на своем — он не шутки шутить пришел. Сердито вырвал у девчонки из рук и туловище и голову куклы и деловито осмотрел эти обычно неразлучные части тела. Дело обстояло довольно просто: голову нужно было навинтить на торчащий из шеи стерженек. Через три секунды все было в порядке. Счастливая мать кукольного семейства на радостях протянула мастеру и младшую дочку — с черными жесткими кудрями и в зеленом фартучке, но у той голова была на месте, да и все остальное в полном порядке. Вилнит вернул ее девочке.
— Ты сперва отломи у нее руку или ногу, а потом дай мне починить.
Но девочка его не поняла. Спрятала обе куклы в щель между подушкой и стенкой и стала ждать, что теперь предпримет этот чужой мальчишка.
Что он мог еще предпринять? Пришла мать девочки с бутылкой воды и окинула гостя долгим взглядом. Она обратила на него внимание, когда он еще сидел по другую сторону прохода. Она сама напоила девочку, потому что та еще не могла удержать в руках бутылку. Тут Вилнит почувствовал, что и ему очень хочется пить. Взял со столика бутылку и сделал несколько основательных глотков. Женщина улыбнулась, обменялась несколькими непонятными словами с соседкой и села рядом с нею, уступив свое место мальчику. Вилнит вообще не придавал большого значения женским разговорам и поэтому не особенно прислушивался к их беседе.
Девочка вынула из волос заколку и затренькала ею по стоящей на столике бутылке. Вилнит подсобил ей своей узорчатой палочкой. Через минуту они уже хорошо сыгрались: в то время как девочка делала один удар, Вилнит делал два, и ритм был такой, что лучше и желать нечего. Оставалось только соразмерить силу ударов. Это было уже потруднее. Но они довольно скоро нашли общий язык. Правда, он состоял всего из трех или четырех звуков — а, э, и, у, — но в сочетании с соответствующим движением рук, губ или лба вполне помогал понять друг друга.
Однако музыка довольно быстро надоела. Девочка сложила пальцы обеих рук в красивую завитушку. Подумаешь, какое дело! Вилнит умел переплетать пальцы так, что вместо десяти оказывалось девять, и приходилось искать, куда девался десятый. Девочка не могла зажмурить один глаз так, чтобы другой оставался открытым, а Вилнит в этом искусстве был настоящий виртуоз. Кроме того, он умел так морщить лоб, что шевелились волосы на голове. Зато девочка могла довольно прилично свистеть, перекосив рот, а Вилниту это вовсе не удавалось.
Было далеко за полдень, когда Вилнит вдруг встал и, ступая через вытянутые ноги дремлющих пассажиров, направился к выходу. Но у нужных дверей уже стояли двое мужчин с полотенцами и мылом в руках. Один из них попытался загородить коленом Вилниту дорогу, но другой пропустил его вперед, как только отворилась дверь. Это был на редкость симпатичный, загорелый до черноты военный. Все лицо его обросло темной щетиной, зато зубы были белые и он все время улыбался. Военный помог мальчику вымыть руки и лицо, утер своим полотенцем, и Вилнит прошел с гордо поднятой головой мимо того, кто загораживал ему дорогу. Что ему до таких невеж, когда всюду много добрых людей и они сразу приходят на помощь.
Проходя через вагон, Вилнит еще больше проникся уверенностью, что все будет хорошо. Мальчик уже чувствовал, что помогают ему потому, что он мал и слаб и в этой слабости кроется сила, благодаря которой ему не надо бояться незнакомых людей. В конце концов, кто мог его обидеть?
Возможно, бабушка и дед усмотрели бы в том, как он задрал голову и выпятил грудь, известные признаки бахвальства… Рядом с девочкой теперь сидела мать, и для Вилнита не осталось места. Нет — и не надо! Вилнит пошел дальше. В третьем купе ехали одни военные. Поставив на пол чемодан, четверо играли в домино, двое дремали, а один обтирал газетой коробку консервов. Одно место было свободно, и Вилнит направился туда. Когда он перелез через чемодан, игроки подняли головы, переглянулись и, пожав плечами, продолжали игру. «Играйте, пожалуйста, только не загораживайте чемоданами дорогу», — подумал Вилнит.
Когда он сел, военный, обтиравший консервную банку, покосился на него, но тоже ничего не сказал. Вилнит заинтересовался нарисованной на коробке рыбой. И сосед, проведя пальцем по золотой надписи, прочел: «Белуга».
— Белуга, — повторил Вилнит и кивнул. Он был вполне согласен с военным. Что же еще могло там быть, если не белуга?
