— Да, да… Теперь понятно, почему ты не можешь ехать со мной. Нет, нет!.. Не отпирайся…
Она вскрикнула и замахала обеими руками, когда Марк попытался было возражать. Стянула платок у самого подбородка, и лицо ее стало узеньким, серым, словно высохшая голова птицы. Шлепая старыми мужскими сапогами, она почти бегом бросилась к двери, оставляя за собой мокрые следы.
Марк тяжело перевел дыхание, почти охнул. Велта, еле касаясь пальцами, погладила его по плечу.
— Бедный, бедный друг! Сколько всего тебе приходится терпеть!
Но Марк уже снова стал резким, колючим.
— Не больше, чем ей. Тут дело в нервах. Из-за них все воспринимаешь болезненнее. А у нее они слабее, чем у меня.
— Почему ты такой жестокий? Разве не все равно, уедешь ты с нею или минут на десять позже?
Он подождал, пока последний вооруженный человек не закрыл за собою дверь.
— Я вообще не собираюсь уходить отсюда — ни с ней, ни с последней партией.
Велта выронила из рук перевязанную бечевой пачку документов. Марк не дал ей заговорить.
— Если я не захотел бежать в девятьсот шестом году, то теперь и подавно не могу… Там, за болотом, или, может быть, за тысячи верст отсюда, завтра или через десять лет, но обязательно начнется следующее действие. И я должен остаться, чтобы задержать врага, помочь другим начать все сызнова.
— Вздор какой. Да разве ты в силах устоять в одиночку там, где ничего не могли сделать две тысячи?
Марк не успел ответить. Пронзительно затрещал телефонный звонок. Даже неожиданный выстрел не испугал бы так Велту. Она сразу же взяла трубку. А приложив ее наконец к уху, тут же отняла, будто ужаленная. Отблеск пламени мгновенно потух на ее лице. Оно стало таким же серым, как оконные стекла при свете проглянувшей сквозь тучи луны.
— Что это значит? Говори ты…
Велта впилась взглядом в Марка, когда он, облокотясь на стол, взял трубку. Она мало что поняла из его коротких, отрывистых фраз, скорее чутьем уловила смысл разговора.
— Да, да… У нас все спокойно… Вот ложимся спать. Да… Спокойной ночи! До завтра…
Марк отодвинул аппарат и выпрямился. Лицо его исказила гримаса, она должна была означать улыбку. У Велты задрожал подбородок.
— С мельницы? Они уже там?
— А ты думала — наши?.. Идиоты… Аппарат взяли, а провод оставили в целости. Ну, понятное дело, телефон волостной, общество не должно нести убыток. Хорошо, что и эти не умнее их, — воображают, что имеют дело с детьми. Иначе бы и впрямь взяли нас, как зайцев из силка. Ты готова? Тогда пойдем.
Он помедлил с минуту, задумчиво глядя на телефонный аппарат. Так и не взяв трубку, присел на корточки у стены, собрал разбросанные на полу патроны и рассовал их по карманам. Велта ждала у открытой двери.
Густая туча заволокла луну, но и во мраке можно было различить оживленное движение. Скрипели телеги, лошади шлепали по грязи. Пешие, всадники и сидящие на телегах тихо переговаривались.
Должно быть, один и тот же ветер гнал в одну и ту же сторону тучи и толпу беженцев.
На минуту все стихло, только деревья, казалось, шумели еще яростней.
Велта стояла рядом с Марком.
— Почему мы не уходим?
— Да вот Лиекнис и Краст со своими еще не подошли.
Марк всмотрелся в темноту и прислушался к доносимым ветром звукам. Пожалуй, ничего подозрительного не слышно. Он привалился к столбу упавшего забора, поставил винтовку между колен. Марк заговорил — в голосе его прозвучала и покорность, и легкая насмешка.
— До чего же усердно шагают ноги, когда надо спасать жизнь! А жизнь — нелегкое бремя…
Велта не нашлась, что ответить. Да и он не ждал ответа: он скорее разговаривал с самим собою…
— Нелегкое, но самое драгоценное. С ним еще можно обрести потерянное. Конечно, не завтра и не послезавтра… Времени, что ли, не хватит…
Он рассмеялся, и смех его, перебиваемый шорохом ветвей старой липы, больно отозвался в сердце Велты.
— Марк, что ты говоришь! Прислушайся лучше, — кажется, едут!
Это были подводы с беженцами. За ними, во главе последнего отряда, шли Лиекнис и Краст. Шагали все торопливо, молча, и только на миг остановились перед старой корчмой, из окна которой бледно-зеленой полосой падал свет забытой лампы.
Марк, поговорив с Лиекнисом, подозвал Велту к подводе, где на узлах и набитых соломой мешках уже сидела какая-то женщина с четырьмя хнычущими детьми.
— Садись сюда! На болоте грязь по колено.
Велта, подозревая хитрость, ни за что не соглашалась.
— Нет, пойду с тобой.
— Со мной нельзя.
Он, как ребенка, поднял ее вместе со всеми пачками документов и усадил в телегу. На один лишь миг тело ее прижалось к груди Марка. Губы невольно коснулись его небритой щеки. Слабым, изменившимся от слез голосом она спросила:
— А ты… пойдешь?
Марк уже шагал рядом с подводой. Но как только луна спряталась за тучу, он замешался в рядах вооруженной охраны.
У спуска, когда впереди завиднелся редкий сосновый лесок, Марк незаметно остановился у стены старой, развалившейся пивоварни. Там он переждал, пока опять не выглянула луна. Серой извилистой полосой врезалась в болото изъезженная дорога. По обе стороны ее светлели налитые водой окна. Постепенно стихали и скрип телег, и шлепанье ног по грязи. Ветер пронзительно свистел в проломах стен, которые за последние годы много раз служили бойницами.
В эту ветреную, ненастную ночь Марка охватило ощущение такого одиночества и пустоты, что ему захотелось глубоко-глубоко вздохнуть и завыть, как затравленному охотниками волку. Никогда еще он не чувствовал себя таким покинутым и беспомощным.
Глухо и безучастно шуршал ветер в ветвях старых лип. Хоть бы залаяла вдали собака. Даже огни в имении погасли. А тут набежала новая туча. Подхватываемые ветром струи с плеском падали в лужу у самых ног. Было так темно, что и ближайшие предметы потеряли очертания, слились в одну неопределенную массу. Только наверху, в корчме, все еще горела забытая лампа.
Марк пошел обратно, шлепая по размешанной дорожной грязи и лужам.
В корчму он не стал заходить. Приземистое строение казалось притаившимся во мраке одноглазым, коварным чудовищем. Марк вздрогнул и крепко сжал в руке винтовку… Но это только ветер хлопнул оставленной настежь дверью. В полосе света кружилась по земле брошенная кем-то фуражка, и дождь заливал ее. При виде этой фуражки Марк почувствовал себя еще более одиноким.
Он отошел шагов на двести в сторону и присел на штабель бревен. Их привезли сюда еще до войны, да так и не пустили в дело, — они наполовину сгнили, заросли чернобыльником и крапивой. Ветер нещадно трепал голые мокрые стебли, мелкий дождик сек лицо. Но Марк не старался укрыться. Эта ночь, этот черный небосвод всей тяжестью наваливались на его плечи.
Ему показалось, что он вздремнул, а может быть, спал довольно долго. Разбудил его орудийный выстрел с наветренной стороны. Выстрел грянул коротко, глухо, без отголоска. Потом где-то вдали послышался грохот разрыва. Это был звук привычный, и воображение мигом дополнило его вереницей соответствующих представлений. Усталости и апатии как не бывало. Марк встал и впился взглядом в темноту.
Мысль его четко анализировала каждый подозрительный шум. Так прошло несколько минут, а может быть, час и два, — счет времени был потерян. Наконец, он услышал стук лошадиных копыт. Всадников было несколько человек, но немного. Подковы цокали по гравию дороги. Всадники не поехали мимо корчмы, видимо, испугались света в окне и, решив объехать, свернули с дороги. Марк отчетливо услышал шлепанье
