Перед восходом солнца арестантов разбудили выстрелы над самой головой. Им показалось, что стреляют прямо в них, и все подняли головы.
— Лежать, собаки! Стрелять в каждого, кто пошевельнется!
Пленники опять припали к земле. Но и затуманенные глаза научились в одну секунду замечать многое. С отрядом солдат, которые должны были сменить уставший от экзекуций и дальнего перехода конвой, явился и сам комендант лагеря, капитан Обра. Заодно солдаты тут же у стены расстреляли троих пленников. То ли они уже были приговорены к смерти, то ли пытались убежать или оскорбили охрану… А может быть, капитан Обра проскучал всю ночь и захотел устроить себе утреннее развлечение. Могло случиться также, что ночью его мучили кошмары и он решил отомстить за них. Словом, здесь могло быть все, что угодно.
Господин Перье увидел то же, что и остальные. Двое рухнули сразу, а третий валился медленно- медленно, цепляясь руками за стену, будто во что бы то ни стало хотел удержаться на ногах. Но вот он уже лежал и хрипел, а башмаки его, как деревянные вальки, колотили по земле. Это продолжалось очень долго, арестантам казалось — целый час. Потом стук башмаков прекратился, и хрип сменился пронзительным воем. Пленники обеими руками зажимали уши. Самое ужасное было то, что вой повторялся с долгими перерывами и от него нельзя было ни убежать, ни спрятаться.
Господин Перье тоже зажал уши, но слышал все. Тело у него ныло, как от побоев, руки и ноги были словно вывихнуты, подошвы горели огнем, но об этом он не думал. Как ужасно, что он не умер и снова способен был думать. И он думал и вспоминал, и только вой подстреленного время от времени нарушал ход его мыслей.
Перед ним прошли все пережитые накануне несправедливости, страхи и унижения. Вспомнил он, что во сне стоял перед своим домом и шутил с Клариссой и она улыбалась ему из окна. Жестокие сны! Господин Перье сжал руками голову и горько заплакал.
Солоноватые слезы стекали ему в рот, он машинально глотал их. И тут снова почувствовал, что язык у него распух от нестерпимой жажды и челюсти сводит судорога.
Все вокруг пришло в движение — очевидно, разрешили встать. Господин Перье тоже попытался подняться на четвереньки.
В другом конце лагеря пленники в ужасе шарахнулись в разные стороны. Теперь они увидели, что лужа, из которой они ночью пили, была окрашена кровью. Видно, кто-то до них промывал здесь раны… Но потом случилось нечто еще более страшное… К луже подполз лысый толстяк и, лежа на животе, принялся жадно пить.
— Проклятый! Он лакает кровь своих братьев!
Но господин Перье уже отпрянул от лужи. Он весь дергался и дрожал, как будто в рот ему влили кипящее масло. С трудом добрался он до стены и сел, прислонившись к ней спиной. Рядом лежал, уткнувшись лицом в землю, подстреленный. Он больше не выл, тело его было неподвижно, только ноги все еще дергались.
Кто-то сел рядом с господином Перье.
— Ведь он уже ничего не чувствует? Правда, он уже без сознания?
Сосед ответил не сразу:
— Возможно. А может быть, и нет. Узнаем, когда придет наш черед. Это они делают, чтобы помучить живых. Смерть — это пустяки, а вот это… Нет, я не выдержу. Вот увидите, я сойду с ума.
Господин Перье схватил его за руку.
— Зачем вы так говорите? Мы ведь только подследственные. Нас освободят.
Сосед пристально посмотрел ему в глаза.
— А вы, может быть, раньше моего сошли с ума?
Правду говоря, господин Перье и сам мало верил тому, что говорил. Не то чтобы его вера в правосудие, справедливость и в свою невиновность поколебалась, но сейчас в нем происходило что-то не совсем ему понятное. Нервы размякли, казавшаяся такой плотной ткань его убеждений расползлась и превратилась в жалкие лохмотья. Если бы господина Перье освободили немедленно, он все равно не мог бы уже думать по-старому. Слишком много было пережито им и перевидано.
Он сидел у стены, больной, разбитый, и думал. Солнце подымалось все выше и стало немилосердно жечь. И хотя видневшаяся за стеной верхушка кудрявого каштана качалась из стороны в сторону, на огороженной в виде параллелограмма площади ветра совсем не чувствовалось. Три громадных барака накалялись от солнца. Поверх перил, загораживавших прогал в стене, видна была обвитая плющом роскошная балюстрада какого-то дома. Весь Версаль с его строениями, подвалами и площадями был битком набит арестованными федератами и просто схваченными на улице гражданами. Неведомо но каким признакам рассортированные и вновь пересортированные по разным группам люди лежали, сидели и стояли, вплотную прижавшись друг к другу. Окружавшие их со всех сторон охранники с тупыми и злыми лицами готовы были каждую минуту направить на них дула ружей. Что-то высматривая и вынюхивая, между арестованными шныряли жандармы и шпионы в штатском. Окрики и выстрелы, хрипенье умирающих, стоны избитых и раненых, вопли сошедших с ума… Все кипело, словно в каком-то адском котле. Везде лежали расстрелянные, просто умершие или потерявшие сознание пленники. Черные тучи мух кружились над лужами крови, люди валялись в собственных испражнениях, и над всей этой клоакой стояла невыносимая вонь.
Господин Перье не в силах был отвести глаза от дергавшихся ног подстреленного. Странно. Когда в Париже расстреливали инсургентов, это казалось даже занятным. Сухо, молодцевато грянет залп, и люди падают как подкошенные, а привязанные к деревьям оседают с поникшей головой. Многие умирали с громкими возгласами, как вчера тот черноволосый парень у форта Ламьетт. Эти люди умели бунтовать против законной власти, умели и умирать. Но никогда господин Перье не мог себе представить, что человека можно вот так подстрелить и бросить: пусть мучится у всех на глазах. Этого он больше не мог вынести. Казалось, еще минута, и он сам забьется в нервном припадке.
Около полудня принесли в деревянном корыте какое-то месиво. Но ели только те, кто был поздоровее или себя не помнил от голода. Господин Перье с трудом глотнул раза два этой тухлятины, и ему еще сильнее захотелось пить. Но воды не давали. Сидя на солнцепеке, он вдруг стал бредить с открытыми глазами. Вот он стоит у себя в кухне, черпает белой кружкой из полного ведра и пьет, пьет…
Очнувшись, он громко застонал. Потом выпрямился и встал. Может быть, ему опять померещилось? Перье увидел своего приказчика Люсьена. Вместе с другими конвойными он гнал через площадь новую партию пленников. Но как же так?.. Ведь Люсьен ушел к революционерам! Однако о Люсьене господин Перье думал недолго. Все его тело болело, как одна сплошная рана, внутренности горели огнем.
Ночью их загнали в какой-то подвал. Здесь было похуже, чем на Монмартре, — еще темнее, народу еще больше, вонь сильнее. Когда утром пленников снова выпустили во двор, они некоторое время стояли как слепые. Но конвой погнал их, и они, шатаясь, хватаясь друг за друга, побрели через площадь, сами не зная куда.
Господин Перье очутился у загороженного перилами прогала в стене. По ту сторону была площадь поменьше, но также забитая арестованными. Их тоже окружала стража, готовая проткнуть штыком каждого, кто попытается подойти к перилам и перекинуться словечком с кем-нибудь знакомым, оказавшимся по эту сторону ее. У господина Перье знакомых там не было. Без всякого интереса смотрел он на окружающее. Он отупел, и ему все стало безразлично. Плоть была еще жива, но дух уже умирал.
Совершенно равнодушно господин Перье смотрел, как арестованных отгоняли к противоположному краю маленькой площади, а на середину ее вывели, видимо, из какого-нибудь подвала или барака, группу женщин. Среди них были и довольно прилично одетые, но большинство — в лохмотьях, с обмотанными грязными тряпками руками, с незажившими ранами на лицах. У некоторых юбки были разорваны сверху донизу и кое-как скреплены. При малейшем движении высовывались голые колени. Одна держала на руках ребенка.
Красное, подернутое дымкой солнце палило им головы, жандармы толкали, но им никак не удавалось выстроить их в правильные ряды. Какая-то почти совершенно седая старуха без кофты, с длинными, как у скелета, руками, не выдержала и упала навзничь. Конвойные подхватили ее под мышки и уволокли.
Был уже второй час дня. В это время на парижских бульварах мирно спят еще в своих квартирах дамы, которые только в восемь часов утра вернулись домой с ужинов или из тайных домов свиданий. Спят и
