Егор обещал подумать.
А что тут думать? До Города и до тракта — приблизительно одинаково. Но до тракта тащиться через поганые места… да и шатун-банды всегда у тракта пасутся, караваны перехватывать…
«Нет уж, — решил Егор, — пойдем мы напрямки, и пусть староста там муллу-батюшку предупредит, чтобы получше за мониторами следил и не позже чем через полтора-два дня выслал нам навстречу хотя бы одного, а лучше двух, человек. И с водой чтобы… и с верблюдом одним! С верблюдом, слышишь? Нет, три дня могу не протянуть. Сам-то выживу, а Ромку-джи потеряю. Друга потеряю. Как Савву, который временами на деда моего походил. Нельзя мне его терять, никак нельзя!
Что я потом Лильке скажу? Лилия — огненная куяшская дева. Смотрит она на Егора, как на старшего брата. Маринкины файлы ее в восторг приводят — подтянулась, украдкой в зеркало посматривает, девой- воином хочет стать. Ромка-джи для нее недосягаемый пример того, каким умным можно быть. Пример того, как нам, деревенским, с московским учеными спокойно разговаривать!
Эх, Лилька, Лилька. Не могу я позвонить твоему отцу пока! Не могу! Я и так уже старосте Володе наговорил всего, что может быть перехвачено, запеленговано, понято правильно… даже семижды семь раз поганым атом-старикашкой, пауком паршивым, да сгниет он в своих ямах во веки веков!
Впрочем, почему бы и нет? Коротко если, а? Все равно я уже со старостой Володей говорил! Ромке- джи категорически запретил сейчас на связь выходить, звонить кому-либо. Если кто перехватит звонок, то по одному голосу будет понятно, что лежит в пустыне дармовой калаш со шлемом и куча разных мелочей, каковые дозорные воины с собой таскают. Ох, шатунам подарок!
А Лилька тоже, как и мы, в пустыне выросла. Знает, что дозорному на ларинги звонить никак нельзя! Мало ли кто рядом с ним пеленг выискивает? Терпи, терпи, губы в кровь кусай, но не звони! Не то одним- единственным пустяковым „Как ты там?“ можешь его на муки нестерпимые отправить… и всю оставшуюся жизнь себя терзать — зачем, зачем, зачем я ему позвонила?!!»
Егор активирует ларинги.
— Да! Да-да-да! — кричит в уши радостный Лилькин голос. — Егор, это ты? Егор, как вы там?!
— Молчи, — хрипло перебивает он, надеясь, что Ромка-джи не слышит его. — Лилька, слушай, Лилька… — и замолкает, собираясь с мыслями.
Лилька тоже умолкает. Он слышит только ее участившееся дыхание. Терпи, девочка, терпи. Дай с мыслями собраться…
— Парень твой жив, — говорит он и добавляет: — Он контужен. Заикается немного, но придет в норму. — И слышит, как сбивается ритм Лилькиного дыхания и даже успевает удивиться — девчонке и пятнадцати нет! Откуда у них такая сила? Такое мощное, сметающее все понимание того, что нет на свете ничего важнее, чем тот, кого ты любишь? — Я отключаюсь, — говорит он через силу. Через силу — потому что не хочется снова оставаться одному.
И отключается.
Нет, как вы на это посмотрите? Связь, всеобщая Сеть, которой можно пользоваться с трех лет — ему недоступна! А точнее — ха-ха! — доступна, но нельзя.
— Что т-т-ты там бормочешь, Ег-г-горка? — устало спрашивает Ромка-джи.
— Вслух думаю. Ты иди давай! Если плохо станет — скажи. Мне. Хорошо?
— Х-хорошо, — отвечает Ромка-джи и снова умолкает, а через минуту начинает бормотать, всхлипывая.
«Пишет Ромка-джи. Пишет и пишет… — думал про себя Егор. — Пишет все, что Зия говорит. Мол, надо это знать. Пишет, хотя у него малый солдатский комп, почти детская игрушка. Часов на сто записи, не более… память маловата. Впрочем, пусть слушает, пишет и запоминает. Меньше о контузии думать будет. А то после его приступов и воды уходит — немерено, отпаивать его… да и при деле все-таки. Тянуть постромку все равно толком не может — так, одна видимость…
Долгий же в этот раз дозор у нас с тобой получился!
Где-то болтаются сейчас осиротевшие „комары“? Переключились, поди, на комп Зии… а толку что? Из Зии комп не вытащишь — имплантирован комп… аккурат в нервную систему, навечно. А Зия не жилец, не жилец… эх, до чего же не повезло — жаль человека! Так и будут годами „комары“ над его могилой болтаться? Наверное. И денно и нощно будут висеть полупрозрачным облачком, прячущимся в расщелинах скал на время песчаных бурь… редея год от года. И где-нибудь лет через двадцать остается только один „комар“. Он будет неподвижно висеть над сравнявшейся с поверхностью пустыни могилой… и ждать команды. И в один жаркий день вдруг упадет, быть может, еще отчаянно пытаясь планировать на маленьких крылышках, или просто свалится на песок и глину. Какое-то время будет копошиться, упрямо пытаясь взлететь… день, два, три… и через некоторое время — затихнет. И кончится последняя примета, если бы кто захотел эту могилу отыскать. С этого дня навек исчезнет тело Зии с лица земли, ибо даже демонам не дано будет найти его среди триллионов одинаковых песчинок и камней, среди развалин, скорбно однообразных в своей унылой безликости.
Песок шуршит… песок-песок-песок-песок… что за напасть? Ведь даже староста признает, что были здесь когда-то леса и озера. Были! Фильм-файлы по истории тому подтверждение. И жили в красивом городе Озерске веселые, красивые и счастливые люди. Любили, рожали, сходились и расходились.
Чума! Чума на вас! Как же вы допустили все это?
Глобальное потепление… это мы понять можем. С этим не поспоришь… но как же вы расползлись, раздробились на мелкие кусочки — вы, легендарные Старые Люди? Выходит, на Луну летать вам было проще, чем вместе жить?»
Нет… это неправильно. Зря он так. Мало ли чего там у них было? Может, как и Егор сейчас, они могли оставить за собой оправдание… но напрямую его оставить было нельзя? И оставили они лишь намеки, подсказки, знаки…
Или просто… просто они не думали о том, что через много-много лет какой-то там их потомок, «дикаренок» Егор, будет брести по раскаленному песку и спрашивать их об этом?
«Яхты. Они здесь плавали. Неподалеку, во всяком случае. Белые яхты…»
— Где он, Савва? Где этот поворот? — бормотал умирающий Зия. — В каком месте история прекратила течение свое, в каком времени? Сеть… три — три! — уровня Сети, это ты всегда был прав. Нам доступны полтора… ох, да перестань ты, убери скальпель — больно же, больно! Не скажу… не скажу… я не знаю! Ну не хотят они допускать нас, как ты этого не поймешь? Дожди… я люблю дожди… Хитрый ты, Савва… блистательный Савва… жестокий Савва… Савва… ты даже демонов жалеешь, имам-доктор. Вот в чем твоя жестокость! Жалея одних, ты не… Демоны… церберы-демоны… не пустят. Все равно не пустят! Что-то домыслим, а что-то украдем — наука!.. Никак нет, господин, не смогли. Виноват… огнем, огнем-то за что? Больно!.. Помоги, Ленка! Леночка… помоги! Динара, солнышко, дай папе воды! Динара, Дина… ох-х-х, как горячо, не могу больше! Больно мне, больно! Савва, Савва, догони ее! У нее вода!
— Егор… Ег-горка! — голос Ромки-джи болезненно ввинтился в голову заикающимся визгливым переполохом.
— Ну чего тебе? — устало сказал Егор.
Идти было не так уж и далеко, но Егор чувствовал, что страшно вымотался. Дед как-то говорил ему, что доводить себя в дозоре до истощения может только дурак. Какой из тебя воин, если голова как колючками набита… и все мысли только о том, чтобы напиться вдоволь воды и уснуть где-нибудь в тени развалин, накинув капюшон комбинезона и подняв повязку по самые воспаленные веки.
— Что там опять?
— Зия… от-отходит он…
Егор никак не мог привыкнуть к новой манере Ромки-джи разговаривать. Какие-то слова он произносил на вздохе, как бы задыхаясь… какие-то выпаливал ломаной скороговоркой… поди разбери его, когда в висках и затылке вырос шипастый ген-саксаул… и тычет в голову, сволочь, прямо изнутри…
Егор остановился. Стараясь не делать резких движений, он устало снял с себя лямку. Место было хорошее — меж двух невысоких барханов. Переменится ветер и прикроет могилу толщей песка — не доберутся ни звери, ни люди. А на сороковой день, когда душа окончательно уйдет и предстанет перед престолом Господа-Аллаха на суд праведный и беспощадный, останется в могиле только высохшая до хрупкости мумия… телесная оболочка, не нужная более никому, кроме Времени и Тлена.
