Да-а-а… теперь, вот, и помирать пора.
Слышь, молодой человек, говорят, Путин пенсию-то подымат? А? Подымат, говоришь? Это хорошо-о- о…
А то ить, совсем худые здоровьишком стали, совсем худыя… беда! Якимыч-то, соседушка наш, как помер, так и теперя одни мы с Ленкой… так мы вдвоём тута мы и кувыркаемся… на всю деревню — мы тебе и комсомол, и народ, и правление…
Губернатор? А-а-а… ну, нам до него, как до Китая пешком! Москва далеко, Бог высоко. Одни мы тут небо коптим, Божий свет засираем.
Ну — ничё, ничё. Не война. Картошечка, вот, уродится — заживё-о-ом… щавёлка там пойдёт, лучо-о- ок с укропом… Что? А я на сад-то и не хожу уже. Что? Да и пущай зарастает! Огородишко при избе ковыряем себе, да и ладно. Вот худо будит, чиво доброго, если совсем ноги откажут. И-и-и… Господи, помилуй! Помилуй нас, дур грешных — так и сгниём в избушке-то… слышь, Ленка? Сгниём, говорю! Понимат, Ленка-то, всё понимат… орать ей только надо… Спасибо, узкоколейка раз в неделю фурычит, тащит нас, старух до станции. А тут уж при электричках и побираемся. Валька, вон, с вагонного… когда с нами, а когда и не может. Спину ей всю согнуло — дома чичас лежит. А товарка моя, Машенька, — прости, Господи, — кровью так и ссыт. Веришь ли — чисто кровью и ссыт! На химии ей все кишки-то пожгло. Пять лет химии ей дали, да она потом так у нас и прижилася, когда освободилася, иишо в семидесятых. Вот мы с Ленкой и притащилися сёдни… сам-друг.
Н-О-Л-Ь!!! ОТСЧЁТ ЗАКОНЧЕН. МЕНЕДЖЕРЫ СРЕДНЕГО ЗВЕНА ВЫЗЫВАЮТ ДЕМОНА
Солнце лениво перекатывалось к закату. Новые районы города смотрелись праздничными кубиками, брошенными в тёплую зелень. Синяя змейка реки к горизонту превращалась в манящее своей синевой озеро. Трамвай бодро погромыхивал по рельсам, готовясь к многочисленным долгим петлям, по которым он должен был спуститься туда, где за тысячи лет река размыла целую долину, полную лесов и кустарника.
Захаров стоял, держась обеими руками за поручни, и с наслаждением подставлял лицо прохладе, рвущейся в открытое окно. Вечер пятницы грел душу. Впереди была суббота! Впереди была вечеринка на его законной, свежеотремонтированной квартире. Захаров приподнялся на цыпочки, стараясь высунуть голову подальше в узкое трамвайное окошко, и улыбнулся.
Бодро проскакав двор, заставленный машинами, Захаров ловко увернулся от говорливой соседки, набрал код на панельке домофона и ворвался в подъезд. Взлетев над суетой в дребезжащей кабине лифта, привычно попахивающей мочой, Захаров с удовольствием подошёл к двери своей недавно отремонтированной квартиры и, не удержавшись, погладил рукой лакированные рейки отделки двери. Железная дверь обошлась ему в немалую сумму, но на вид была строга и скромна, как красивая бизнес- леди. Захаров сунул руку в карман и…
…и не нашёл ключей.
Ночью, утомлённому донельзя Захарову снились удивительной красоты угодья в пойме реки. Живописные крепостные мелькали тут и там. Барин Захаров катил на двуколке, осматривая праздничные окрестности. Крестьяне снимали шапки и радостно кланялись. В кристальных струях реки отражались элитные многоэтажки.
— Виват! — истово вскричал Захаров, привстав, и срывая с головы белую помещичью фуражку. — Господи! Хорошо-то как! — свободно прокричал он сияющему солнцу, щедро льющему благодать на природу и человеков.
В мире царили покой и гармония.
На следующий день Захаров и Стрижов, нагруженные бутылками и закусками, стояли у той же двери.
— Ключи — это мелочи жизни, Захаров! — радостно сообщил Стрижов, разглядывая раскуроченную дверь. — Дверь — не задница, можно и поцарапать.
— Тебе хорошо говорить, — возразил Захаров, сражаясь со свежим замком. — Ибо завистлив ты и гнусен по природе своей.
— Ну, конечно же, приятно, когда ближний твой страдает! На том мир стоит, Захаров! Зато ты можешь вволю поплакаться Надюшке на свою сволочную жизнь, понимаешь? И добиться от неё интимной близости. Как лицо пострадавшее.
— Что ты орёшь на весь подъезд? — заметил Захаров, хотя они уже разувались в прихожей. — И потом, что есть Надюшка? — продолжал он, распаковывая салаты.
— Надюшка есть Надюшка, — пропыхтел Стрижов, пытаясь ввинтить штопор в тугую пробку. — Крашеная блондинка. Ты вчера ей звонил? Перенёс пьянку на сегодня? Ага… Поломал девке кайф! И она отдалась Ширяеву. В отчаянии и скорби…
— Что ты ковыряешься? Возьми нормальный штопор в ящике… да не в этом, дубина! А Надюшка вчера у себя дома на телефоне просидела. Потом до глубокой ночи мне названивала — ох и ах, и как же это так?! А ты в куртке смотрел? А ты в офисе не искал? Ах, я даже плакала!
— А чего ты хотел, олух? Ты у нас — кавалер на выданье. Молодой, холостой, с новой квартирой… с дверью. Ха-ха-ха!
Сладко заныл домофон. Захаров, вытирая на ходу руки полотенцем, ринулся в коридор. Стрижов с хрустом вскрыл коробку с тортом и, выпятив пузо, свободно макнул пальцем в завитушки крема.
— Захаров! — заорал он, облизнув палец. — Ты не тот торт взял! Этот — рыбой припахивает! Шляпа!
Захаров что-то неразборчиво ответил, бряцая засовом.
Стрижов плеснул коньяк в маленькую стопочку и, крякнув, выпил. Вытирая усы, он вальяжно вышел из кухни и двинулся к двери, заранее раздвигая руки:
— О-о-о! Какие дамы! Леночка, радость моя! Надюшенька — моё почтение!.. Как вы вовремя, заиньки мои! На стол накрывать пора, а Захаров и не чешется!
— Мне нравятся мужчины старше меня! — заявила Леночка, сидя на коленях у Стрижова.
— Это потому, что мы умные и красивые, — захохотал Стрижов, развалившись в кресле и лениво поглаживая загорелую коленку Леночки. — Ты смотри, цыплёнок, вот, к примеру, Захаров — сие есть человек, проектировавший в своё время разнообразные математические конструкции. Начитался он умных книжек по самое не хочу, но не стал человеком засушенным и унылым! И даже перестройка не погасила в нём жизнелюбие и реальную тягу к знаниям. Потому и сидит он сейчас в приличном офисе в кожаном кресле, факсы шлёт, пасьянсы на компьютере раскладывает, и бумажки с места на место перекладывает… и всё это — за вполне конкретные деньги. И никакой кибернетики, никакой электроники, маленькой зарплатки, никакого там первого отдела и прочей заплесневелой секретности! Плесни-ка мне немножко коньячку,
