— Но на самом деле предателем-то был я. Неудивительно, что вы поверили, что я…
— …с Туне, да… мы поверили в это, — сказала мама.
Они говорили об этом сотни раз, они вновь и вновь обсуждали То происшествие, и каждый раз их разговор прерывался в одном и том же месте. Они останавливались, не выключая двигателя, потом медленно поднимались в гору, но на середине склона мотор глох. Но каждый раз они преодолевали эту заминку и двигались дальше:
— А как же Йене? — спросил Пол, который до сих пор винил себя в мамином разводе.
— Да все нормально. Не могла же я жить с ним, раз он не…
— Но разве ты не скучала по мужскому вниманию все эти годы?
— …раз он не захотел тебе поверить. Даже когда я попыталась объяснить ему…
— Мама!
Здесь их разговор, как обычно, прервался. Пол думал о Йенсе, а мама — о Феликсе.
— А у Туне сейчас все хорошо, — уверенно сказала мама после непродолжительного молчания.
— Да, у нее все хорошо. Я слышал, она работает директором детского сада, — продолжил Пол, как всегда.
— Ага.
— У нее двое детей, — сообщил Пол, хотя знал, что маме это известно.
— Ага, — снова произнесла мама, на этот раз шутливо-многозначительно, выражая совершенно однозначное и очевидное желание стать бабушкой. — Может быть, вы с Нанной…
— Ну мама!
— У Мортена ведь есть малыш Сондре. Я уверена, что стала бы прекрасной бабушкой.
— Мама!
Но Пол был не слишком возмущен. Он и сам не раз думал об этом: они с Нанной в роли родителей малыша с элегантным узким носиком Нанны и маленькими теплыми ручонками. Малыш, который будет расти с мамой и папой. С папой, который будет брать его на футбол, с папой, который может утешить и подуть на царапину, с папой, который всегда рядом.
— Да, да, — говорила мама. — У Туне по крайней мере все хорошо.
— Да, все хорошо.
— И у тебя все хорошо, Пол.
— Да, мама, — подтвердил Пол. — У меня все хорошо.
И так всегда заканчиваются их с мамой разговоры о Том происшествии. У Пола действительно все хорошо. Все у него просто прекрасно. Но где-то в самой глубине души он всегда испытывает угрызения совести. Это не адские беспредельные муки, это не ужасная боль в животе. Нет, это только намек, почти незаметная, но никогда не проходящая неприязнь к самому себе. То происшествие поколебало представления Пола о самом себе. Ему необходимо работать над собой. Он способен на скверные поступки. Пол Бентсен испытывает мягкое, но неотпускающее чувство стыда.
Он ходит по земле и знает, что однажды повел себя коварно и подло, был эгоцентричным, самодовольным и самовлюбленным. Однажды он стал лжецом и предателем. Ему присуще вероломство. То происшествие заставило Пола Бентсена контролировать себя, чтобы плохие стороны его натуры вновь не одержали верх над хорошими.
Ничего более ужасного после Того происшествия он в своей жизни не совершил. Но время от времени неприглядные черты его характера прорываются наружу, и он идет у них на поводу. Как-то раз он подобрал распечатку статьи из стопки у общего принтера в приемной, виновато огляделся, положил бумаги в папку и потом использовал эту статью в своей лекции. В студенческие годы, когда еще не было Интернета, он написал передовицу в «Язык сегодня!!», которая была переводом одной немецкой статьи, и даже не сослался на ее автора. Кроме того, Пол прекрасно знает, что был не самым лучшим кандидатом на место, которое занимает на кафедре. Может быть, ему надо было отказаться в пользу Линн Билюнд?
Да, Полу Бентсену знаком сладкий вкус обмана. Но раз уж мир все равно желает быть обманутым —
В кафетерии было многолюдно. В этот октябрьский день здесь собрались многие сотрудники кафедры футуристической лингвистики. На столах стояли тонкие блюда из серебристого пластика с большими белыми марципановыми тортами, рядом с ними — блюда крендельков с яблоками и миндалем, кофейники, зеленые бутылочки с игристым вином и полуторалитровые бутылки с яблочным лимонадом «Мозель» для тех, кто по какой-то причине предпочитает употреблять в рабочее время безалкогольные напитки.
Заведующий кафедрой Фред Паульсен был в синем зимнем костюме и белой рубашке. Он повязал галстук, что случается крайне редко. Вот он постучал ложкой по своей кофейной чашке и пригласил всех к столу.
— Здесь каждый найдет что-нибудь по своему вкусу, — обводя взглядом кафетерий, сказал он, довольный, как щедрый король, устраивающий праздник для своих подданных. Он сел, но как только все положили себе торт и крендели, а два консультанта разлили шампанское и открыли бутылки с лимонадом и послали их по кругу, снова поднялся. — Я хотел бы процитировать одно стихотворение, — сказал он, и собравшиеся, как обычно, издали коллективный вздох, который и на этот раз не дошел до ушей Паульсена. Он всегда читает стихи на подобных мероприятиях и всегда одного и того же автора (малоизвестной личности по имени Лассе Греверюд), а слушателям всегда одинаково трудно понять, какое отношение содержание стихотворения имеет к празднику. Но чтением стихов он решает две задачи: заполняет время (не так-то просто быть заведующим кафедрой и каждый раз писать новые речи) и доказывает, что является культурным человеком — ведь он читает поэзию и знаком с Греверюдом (и каждый раз он не забывает упомянуть, что лирик Греверюд — его близкий друг). После декламации он берет паузу, предоставляя всем возможность составить собственное субъективное мнение о том, каким образом прочитанное связано с повесткой дня.
Паузы для Паульсена имеют большое значение. Годы его учебы и начало академической карьеры пришлись на семидесятые, когда появились новые направления в языкознании, когда иллюстрированные лингвистические анализы, грамматика текстов и стипендиаты в джинсовых куртках потеснили древненорвежский, историю языка и почтенных профессоров с накладными волосами и галстуками- бабочками. Тогда новоиспеченная университетская преподавательница с длинными волосами на прямой пробор, одетая в белую легкую футболку (на ней было написано «Нет ядерному оружию», а под ней не было лифчика) вела семинары по марксистской фонологии. Тогда лингвосоциологи не просто описывали различия в речи разных социальных групп, но и пытались устранить эти различия, прояснить соотношение сил и дать всем одинаковый язык. Тогда диалектология прежде всего не учила студентов тому, что такое изоглосса[47] и границы диалектов, а приучала с гордостью говорить на своем диалекте. Тогда молодые, одетые в джинсовые костюмы преподаватели истории языка делали основной упор на то, как датчане угнетали норвежцев, что в те времена именовалось изнасилованием культуры.
Окруженный кипящей в Блиндерне жизнью, обновлением науки, политической активностью и бурной общественной деятельностью, Паульсен — сам полный энтузиазма — написал свою магистерскую работу. Она отличалась незаурядностью. Работа называлась «Молчание» и была посвящена тишине в текстах, то есть пробелам и паузам.
Однокашники стали называть его Паузен, и если честно, то эта шутка казалась ему плоской. Вскоре после того, как диссертация была написана, а он начал сдавать выпускные экзамены, официальные инстанции, то есть новообразованный Норвежский языковой совет (наследник Норвежского комитета по языку), разрешили ставить после точки один пробел вместо двух. Это возмутило Паульсена, и он даже обратился в редакцию студенческой газеты «Университас». Всего один пробел означает меньше пауз, меньше тишины в текстах, утверждал молодой Паульсен так яростно, что на эту тему в «Университас» была написана большая статья, что, в свою очередь, привело к появлению маленькой заметки в газете «Афтенпостен». Откликом на нее стал призыв к поддержке Паульсена, напечатанный на машинке (естественно, с двумя пробелами после всех точек) одним преподавателем-пенсионером.
Другими словами, можно смело утверждать, что Паульсен
