Она наслаждалась чтением обзорной статьи о различии и схожести разных видов шмелей
В третий раз за этот день она подумала о молодом греческом боге. У родителей на камине в гостиной стоял бюст Аполлона; Эдит знала, что этот бюст привезли из дома, где выросла мама, и поставили на камин после смерти бабушки. (А вот чего Эдит не знала, так это того, что все детство мама слышала, что это бюст Психеи, и она именно так и назвала его в последний раз в тот день, когда он был установлен на камине. «Психея? Да это же Аполлон», — сказал ее муж грубо и надменно.)
Эдит всегда завороженно смотрела, как мама чистит бюст. Это была целая церемония, которую три маленькие сестры всегда ждали с нетерпением. Аполлона чистили булкой, свежей булкой. На кухне мама отрезала горбушку от батона, доставала из него мякоть и несла в маленькой корзиночке в гостиную. Потом она несколько раз прокатывала шарики из булки по бюсту, а шесть девчоночьих глаз внимательно наблюдали за всем этим, потому что чем больше становилась куча использованной посеревшей булки, тем белее делался Аполлон. А в конце процедуры Эдит с сестрами ели на кухне корку от батона с вареньем. Воробьям же, залетавшим в кормушку семьи Ринкель, доставалась булка, испачканная пылью греческих мифов.
Эдит положила в рот четвертый трюфель, провела рукой по блестящей обложке книги, подаренной Александром, и задумалась над тем, куда мог подеваться бюст Аполлона из дома ее детства. Вероятно, он находится у одной из сестер. Конечно, она задалась этим вопросом не из сентиментальности. Она размышляла над тем, где находится бюст, сидя на диване в день своего пятидесятилетия, и это происходило исключительно потому, что являлось естественным звеном в цепи ее рассуждений: вид Аполлона на дне керамического блюда навел ее на мысли о бюсте Аполлона из ее детства (который на самом деле был Психеей), что, в свою очередь, породило вопрос о том, где сейчас находится этот бюст. Нет, сентиментальность не относится к преобладающим чертам характера Эдит Ринкель, и если бы она узнала, что бюст, наполовину разбитый, валяется в подвальной кладовке ее младшей сестры, она восприняла бы это совершенно спокойно. Если бы, конечно, узнала об этом в любой другой день.
В половине двенадцатого она отправилась в ванную, разделась, умылась, почистила зубы. Без двадцати двенадцать она стояла перед зеркалом в красных туфлях. Без пятнадцати двенадцать она лежала в постели, и никто не смог бы сказать, что день ее рождения прошел неудовлетворительно, да, на самом деле он прошел в точности так, как она и надеялась: это был достойный и сдержанный праздник. Эдит была довольна. Она устала. Хорошо бы поспать, сказала она себе, закрыла глаза и понадеялась, что в ту же минуту заснет.
С улицы раздался грохот тележки разносчика газет, и только после того как все стихло, Эдит погрузилась наконец в сон. На ее тумбочке лежал подарок, который понравился ей больше других. «Секреты улья», книга, которая у нее уже есть.
Восход солнца в это утро был ослепителен, облака над нарком Санкт-Хансхауген светились желтым и красным, они образовали длинные горизонтальные полосы, похожие на строчки в тетради. Но Эдит этого не видела, как не видела и того, как солнце освещало обложку книги, которую Александр так тщательно выбирал ей в подарок.
— Тебе нравится этот мальчик, Эдит? — спросила Рита Эноксен-Ли однажды вечером вскоре после дня рождения Эдит. Они сидели в библиотечном баре отеля «Бристоль» и пили мартини бьянко. Эдит только что в присущей ей прямой манере рассказала об Александре.
— Да, — ответила Эдит.
— Я имею в виду, — сказала Рита, — ты предпочитаешь молодых?
— Нет, мне нравятся молодые мужчины, мужчины моего возраста и мужчины старше меня. Возраст не имеет значения. Это как еда. Соленое или сладкое? Люди спрашивают: «Тебе нравится сладкое или соленое?»
— Сладкое, — тут же ответила Рита.
— Да, точно. Как будто я этого не знала! Но для меня этот вопрос звучит абсурдно. Мне нравится и то и другое. И нравится одинаково. Я хочу и соли, и сахара. Но понятно, что…
— Что понятно?
— Его тело. Его молодое тело. Оно так красиво! А линия бедер, Рита! Длинные крепкие мускулы. И такая гладкая кожа. У него на теле почти нет волос, только несколько кустиков под мышками.
— Так сколько ему лет?
— Ну-ему-двадцать-с-чем-то.
— Ах вот как, двадцать с чем-то, — поддразнила ее Рита, подняв брови.
— Двадцать пять.
— Ну что тебе сказать. Я… рада за тебя, Эдит.
— Он так молод, что говорит «прикольно» и «жесть».
— Ага, и как же профессор Ринкель на это реагирует?
— Я замечаю это, Рита. Я замечаю это. К счастью, я никогда не была нормативистом.
— Не думаю, что смогла бы заниматься сексом с молоденьким мальчиком, — сказала Рита.
— Это потому, что ты не пробовала, — ответила Ринкель.
— Возможно, — признала Рита. — А кто-нибудь знает о тебе и Александре?
— Нет, пока нет, — ответила Эдит. — Еще мне нравится с ним разговаривать. Этот парень совсем не глуп.
— А как у тебя дела на работе?
— Я обожаю свою работу.
— И что? — спросила Рита. — Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь.
— По кафедре ходят слухи, — перебила ее Эдит. Кажется, она ждала возможности обсудить эту тему. — Слухи обо мне. Говорят, я что-то украла.
— Какой бред!
— Да, но все равно это довольно неприятно, — сказала Эдит, посмеиваясь, словно пытаясь приуменьшить значение происходящего. Рита достаточно хорошо ее знала, чтобы понять, сколько боли скрывалось за этими словами.
— И что же, по их мнению, ты украла? — спросила она и коснулась пальцами рукава темно-синего шерстяного костюма Эдит.
Эдит подняла бокал с мартини, вгляделась в прозрачную жидкость, покачала бокал так, что кусочки льда ударились о стенки. Пианист с обширным репертуаром, напомаженным париком и профессиональной улыбкой и в ослепительно-белой рубашке посмотрел на них и стал наигрывать быструю веселую мелодию. Эдит бросила короткий взгляд в его сторону, поднесла бокал к губам и допила свой напиток, после чего облизала нижнюю губу и осторожно поставила бокал на барную стойку. Потом наконец она подняла глаза на Риту и ответила легким и воздушным, как сахарная вата, голосом:
— Части диплома, в Чикаго.
— Боже мой.
— Ты не все обо мне знаешь, Рита.
— Нет, — ответила Рита тихо. — Может, и не знаю. Но я знаю достаточно, чтобы понимать, что это полная чушь.
— Да, — произнесла Эдит, не глядя на нее.
— Это все зависть, — начала Рита. — Ты так действуешь на людей. Ты слишком красивая и слишком умная. И всегда была такой. А люди подобного не выносят.
— Как, и ты тоже? — спросила Эдит, и на этот раз в ее голосе не было никакого вымученного веселья, только спокойствие.
— Да ладно тебе! Я уже давно избавилась от зависти. У меня она переросла в восхищение. К тому же я люблю тебя, и ты это знаешь.
Человеческая зависть может разжигать войны и уничтожать государства, ревность приводит к
